Незадолго до наступления ночи

— Понимаю вас, понимаю… Я думаю так же, как и вы… Мне кажется, что поэзия, даже если она выражает отчаяние и тоску автора, все же должна нас волновать, приводить в восторг и в конце концов быть источником надежд, должна указывать путь к спасению. Поэзия Бенжамена Брюде есть нечто иное… Это грозное оружие, предназначенное для очищения мира путем предания его огню. Вы помните, как называется второй сборник стихов Брюде? «Динамит»! Он считал, что в его стихах сами собой взрываются и подрывают все вокруг слова и образы… Да, его стихи и поэмы в свое время наделали много шуму, они покорили некоторые незрелые умы и произвели некие разрушения в этих юных умах и сердцах, но мир от этого не содрогнулся и не перевернулся. Брюде заблуждался, он строил себе иллюзии относительно взрывной силы своих слов, но заряд взрывчатки оказался слишком мал, а взрыв — слаб. Динамит! Для того чтобы взорвать мир, ему надо было бы создать словесную водородную бомбу! А знаете, я ведь был знаком с Брюде… С ним было очень трудно общаться, очень… В конце концов он свел счеты с жизнью, и я упрекаю себя в том, что не смог уберечь Бенжамена от него самого, от его собственных черных мыслей и разрушительных идей. Да, угрызения совести по сей день мучают меня… Но в то же время себе в утешение я говорю, что никто не мог прийти ему на помощь и что с самого начала можно было предвидеть его печальный конец, он был словно обречен на самоубийство, приговорен именно к такой смерти. И его дневник служит тому подтверждением! Он ненавидел не только современное общество, весь окружающий мир, нет, он ненавидел жизнь вообще и свою собственную жизнь, ненавидел себя самого.

— Именно это и пугает меня в его стихах, — сказала Марина.

— Да, кстати, раз мы уже заговорили о Брюде, я давно хотел задать вам один вопрос, но в библиотеке у нас как-то не было случая по-настоящему поговорить. Вы почти всегда чем-то заняты, а я с утра ухожу с головой в чтение… Итак, я надеюсь, вы не сочтете мое любопытство неуместным… Так вот, я хотел у вас спросить, что представляет собой тот сектор библиотеки, где хранятся рукописи Брюде?

— Вы хотите сказать, закрытый фонд?

— Да, закрытый фонд. Вы не находите, что это название звучит по-французски весьма занятно?

— Вы намекаете на то, что для закрытого фонда не нашлось иного слова, кроме слова «ад»? Я как-то никогда не задумывалась. Что он собой представляет? Да ничего особенного… Отдел как отдел… Хранилище как хранилище… Единственное его отличие от других отделов заключается в том, что там хранятся книги, имеющие печальную славу произведений, опасных для общества, я имею в виду книги авторов, которых обвиняли в богохульстве, в приверженности культу Сатаны, в подрывной деятельности, направленной на разрушение устоев общества и государства, а также книги эротические, вернее, порнографического содержания и… и… ну, я не знаю, что еще там может быть… Мы с Верой заходим туда только для того, чтобы взять книги, на которые поступили запросы от редких читателей, подобно вам, имеющих разрешение на доступ к такой литературе. Но нам самим запрещено читать эти книги. Признаюсь, у меня нет ни малейшего желания задерживаться в том отделе… и никогда не возникало желания ознакомиться с тем, что стоит там на полках… Прошу вас не расспрашивать меня больше о закрытом фонде, мне не следовало даже говорить с вами о нем.

— Но у меня есть к вам еще один вопрос… ответьте, будьте так добры.

Марина нахмурила брови, и на ее лице появилось выражение недовольства и раздражения, словно она имела дело со слишком любопытным и ужасно надоедливым ребенком.

— Ну ответьте же хотя бы на вполне невинный вопрос, — взмолился Александр, — мне очень хочется знать, большой ли этот закрытый фонд, или нет?

— Большой? Да, наверное, довольно большой… Впрочем, откуда мне знать? Не думаете же вы, что я его обследовала? Делать мне нечего! Разумеется, мне знакома только какая-то небольшая часть… Но я прошу вас, не расспрашивайте меня о нем больше! Мне пора идти! Сейчас уже почти десять, а мне еще надо зайти в магазин, кое-что купить…

Девушка встала из-за столика, выглядела она очень взволнованной и обеспокоенной. Внезапно ее лицо словно «погасло», как будто щелкнули выключателем; оно вновь обрело обычное бесстрастное выражение; она явно замкнулась в себе.

— Да, да, конечно, — смущенно забормотал Александр. — Извините, мне тоже пора идти.

В ту минуту, когда на улице они уже должны были распрощаться и разойтись в разные стороны, он неожиданно спросил:

— Не знаете ли, господин директор уже вернулся? Он вышел на работу? Мне пока еще не удалось его увидеть. Я хотел зайти поблагодарить его за любезность, но его никогда нет на месте… Что происходит? Он в отпуске? Или болен?

— Не знаю, поверьте, я действительно ничего не знаю. Я всего лишь рядовая служащая среди сотен и сотен таких же. Я не в курсе того, что происходит в администрации. Должна вам признаться, я никогда не видела господина директора.

— Как? Вы никогда не видели господина директора?