Незабываемые дни

— Какие теперь, дядечка, сваты? И в мыслях этого нет. Кабы вот немца этого поскорее выгнать, тогда другой разговор! А теперь и хлопцев мало осталось, и забота у них другая.

И девушки смущенно умолкли. Только дочь Тихона Зарубы обратилась к Василию Ивановичу:

— Я очень прошу вас: заезжайте к нам, отец будет так доволен! Правда, у него теперь не сад и не пчелы на уме, да пчел наших разорили немцы, почти все улья распотрошили… да во время самого роения… Так он очень рад будет!

— Он же мобилизован, говоришь?

— Ну… как бы военный… Да вам же, видать, все это ясно: в партизанах мой отец! Он часто ездит к секретарю райкома совещаться, аж километров за двадцать… Не в местечко, как раньше, а совсем теперь в другом месте райком. Так он очень рад будет вас повидать. А немцев бояться нечего, они, как побили их, так немного успокоились и пока теперь сюда не показываются. А председатель колхоза в самом деле в армии. Так отцу и за колхоз приходится беспокоиться, и за партизан…

— Ну, раз так, придется проведать твоего отца!

Вскоре обе машины очутились в небольшом селе, стоявшем на опушке леса.

Василий Иванович хорошо знал хату Тихона Зарубы, и, распорядившись поставить машины среди скирд старой соломы на колхозном току, он отправился со своими провожатыми к Зарубе. Попрежнему цвели под окнами пунцовые георгины, высокие паничи, золотистые солнышки ноготков. Стояла на дворе старая раскидистая дикая груша. То и дело стремительно проносились ласточки, забирались под застреху и о чем-то щебетали там так тихо, мирно, успокаивающе. Уж лет пятнадцать не жил Василий Иванович в деревне. Но всякий раз, когда он попадал на деревенский двор, в его памяти всплывали незабываемые картины детства: и красные маки на грядке, и лопушистая тыквенная плеть, и ласковые подсолнечники, и запахи укропа, зеленой конопли. И когда запахнет укропом, кажется, встает перед глазами солнечное-солнечное утро, трепещут капельки росы на цветах, земля еще зябкая в тени, — так приятно притронуться к ней босой ногой. Пройдешь несколько шагов, и весь сон как рукой снимет, так и захочется бегать, двигаться, обгонять норовистую корову, которая никак не хочет примкнуть к стаду и все норовит проскользнуть в открытую калитку и натворить беды. А мать говорит:

— Пошевеливайся, пошевеливайся, сынок, а то опоздаешь на пастбище.

…Вот на таком же дворе начинал свою жизнь Василий Иванович Соколов. И поэтому с одного взгляда на двор, на ворота, сарайчики, дровяник он сразу узнавал, какой человек там живет и работает, какого он характера, какие у него склонности, как он относится к работе, какая у него семья и есть ли взрослые дети. Правда, за последние годы многое изменилось и в самом подворье и в колхозной хате. Ушли в прошлое подпертые бревнами стены, заткнутые тряпьем окна, покосившиеся и подгнившие стояки, развороченные ветром и дождями соломенные кровли. На окнах забелели занавески, а под окнами веселые палисадники с цветами, молодыми кленами и березками. Многое изменилось, всего и не перечислишь. А главное — люди…

Василий Иванович еще раз оглянулся: двор как двор, в полном порядке. Чистый, даже подметенный. Аккуратная поленница у сарайчика. Сани на балках под навесом. Там же, под навесом, просыхают новые доски. На заборе сушатся кринки. Под застрехой клети — вязанка свежих березовых веников. Это специально для бани.

И рядом со всем этим издавна заведенным порядком глаз Василия Ивановича замечает и следы чего-то необычного. В аккуратно срубленной клети еле висит на одной петле — вот-вот упадет — перекошенная дверь. Верхняя петля вырвана с мясом, с гвоздями. На стене хаты какие-то меловые пометки — не нашими буквами. От клети протянулся до самых ворот след колес тяжелого грузовика. Половина ворот сломана.

Повидимому, сюда наведывались гитлеровцы…

И еще одно, что бросается в глаза: не выбегает на крыльцо, как бывало прежде, хозяйка встречать гостей. Не видно и хозяина, где-то он запропастился. Сквозь запыленное стекло окна испуганно глядит на двор женское лицо, пристально следит за всем происходящим, за людьми, появившимися на дворе.

Василий Иванович заходит в хату.

Пожилая женщина вяло отвечает на его приветствие, нерешительно приглашает сесть, а сама стоит около печи, переминается с ноги на ногу да все поглядывает исподлобья, присматривается к людям. В хату, хлопнув дверью, врывается девушка, которую встретили в поле:

— Мамочка, почему же вы не принимаете гостей?.

— Я же не знаю, кто это, — топотом отвечает ей мать.

— Разве вы не узнаете? Это же Василий Иванович Соколов, бывший секретарь наш… Он теперь партизан. Ведь правда, дядечка? — уговаривает она не то мать, не то самого Василия Ивановича, заметив в его глазах нечто похожее на лукавую улыбку.

— Да, дочка, да! — подтвердил он, наконец, ее догадку.

— А я и не узнала Василия Ивановича. А сколько раз вы были в нашем колхозе и в нашу хату не раз заходили. Сколько лет прошло с тех пор, а теперь вот… теперь…