Незабываемые дни

Взяв с собой четырех человек, лейтенант повел Василия Ивановича вперед по дороге. Откуда-то уже, видно, следили за тем, что происходило на дороге. Станковый пулемет исчез, по обе стороны дороги уже никого не было. Но вот из-за мостика показались три человека, они шли навстречу.

— Что там у тебя, Комаров?

— Веду вот! На двух машинах куда-то кроют! Неизвестные люди…

Трое подошли совсем близко. И вдруг один из них, присмотревшись к человеку, которого вели под конвоем, бросился к нему с распростертыми объятиями:

— Василий Иванович! Родненький! Да каким же ты образом к нам попал?

— Как видишь, под конвоем! Твои орлы?

— Отставить конвой! — рявкнул чуть не сорвавшимся голосом лейтенант и сконфуженно отошел в сторону.

— Мои, мои, отказываться не буду. Да идем же скорее, ты же, верно, за дорогу и ни разу не поел как следует?

— Узнаю характер! Видно, ты и сейчас о еде не забываешь.

— А зачем о ней забывать? Грешен, грешен попрежнему в этом деле. Заложишь это как следует, тогда хоть горы ворочай, никакой худой мысли в голове… Ну, так пойдем, браток, хоть перекусим по поводу такой неожиданной встречи.

— Постой, постой, у меня ж люди там под конвоем. Машины…

— Комаров!

— Да он, товарищ командир, побежал ихних людей привести.

— Ну, ладно! Комаров с полслова понимает. Но и подвел же он меня с этой встречей. Такой конфуз, такой конфуз. Это, видишь, гитлеровцев мы ждали. Думаю, рассердятся за сегодняшние дела, за танки свои, да еще, чего доброго, бросятся нас искать с большой такой обиды. Ну, мы и приготовились, на всякий случай, встретить их как следует, с хлебом-солью!

— Постой, про какие ты это танки толкуешь?

— Да разве ты не видел на дороге?

— Так это твоя работа?

— Моя не моя, а хлопчики мои руки погрели! Да что тут говорить, идем поскорее! Сказать тебе по секрету, коньячок у меня есть отличный, из сегодняшних трофеев. Хлопцы мои машины две растребушили… Ну пошли, поговорим за ужином.

Вскоре Василий Иванович и его спутники очутились на временной партизанской стоянке. Тут не было даже ни землянок, ни обыкновенных лесных шалашей. В густом сосняке стояло несколько распряженных возов. Горел костер, около которого копошилось несколько человек, готовивших ужин. Люди разместились на охапках сена, соломы, застланных подстилками, шинелями.

— Ну так рассказывай, браток, как оно и что там делается у нас, где теперь армия?

— Да я уже давно оттуда, что мне рассказывать!

— А мы, браток, еще раньше, чем ты, своих оставили… Так вот и живем… Чесанем фашиста — и в лес! А новостей в лесу, как тебе известно, немного, на то он и лес темный, — не то с легкой иронией, не то с оттенком печали проговорил хозяин, так радостно встретивший Василия Ивановича. Это был Платон Филиппович Копуша, председатель райисполкома. Фамилия этого человека никак не вязалась с его характером, живым, подвижным. Он и раньше, до войны, никогда не засиживался в районе, почти все время проводил в селах, колхозах, знал наперечет всех сельских работников, их достоинства и недостатки, не давал спуску лежебокам.

Район был из передовых.

Была у Копуши и одна слабость: он любил хорошо поесть, любил и угостить людей. Об этом он не забывал никогда, как бы ни был перегружен делами. И от всей его кряжистой, как из дуба сколоченной фигуры всегда веяло таким здоровьем, такой жизнерадостностью, что самые мрачные, самые скучные люди сразу же заражались его веселостью, его неиссякаемым оптимизмом.

Слабость Копуши к еде пробовали использовать некоторые работники. Какой-нибудь председатель колхоза приготовит хороший обед, чтобы немного задобрить неугомонного начальника, — может, он и не взглянет на дырявый хлев, на отощавших коней, — и приглашает:

— Может, перекусите с дороги, Платон Филиппович, пока колхозники соберутся?

— А что там у тебя? — хитро спрашивает Копуша.

— Да жена драников напекла со сметаной. Да колбаски нажарила, только-только кабанчика освежевали.

И вдруг Копуша перебивает его:

— Ты ко мне на кабанчике не подъедешь! Не буду есть твои драники! И колхозников мне не собирай. Я вот сам по хатам пройду, я, браток, сам разузнаю, как люди живут под твоим руководством.

И посмотрит, и расспросит, и посоветует. А потом и к председателю колхоза доберется.

— Нет, браток, нет… Не есть нам с тобой твоих драников! Не пробовать твоей колбасы! — И уже строго:

— Придется тебе, должно быть, попробовать моих драников в районе!

А если человек не по злому умыслу сделал какой-нибудь промах, тогда немного мягче:

— Так и договоримся, браток: только тогда буду у тебя в хате, когда наведешь порядок в своем колхозе. А то у тебя драники и колбасы, а люди вон на косовицу пошли с сухим хлебом. Так и уговоримся: чтобы этого больше не слыхать и не видать!

Скажет, как отрубит, и пошел. Чешет председатель колхоза затылок: вот тебе и драники со сметаной!

Пришла война, не растерялся Копуша. Гитлеровцы явились скоро, начали грабить колхозное добро. Дни и ночи проводил Платон Филиппович с людьми. Что припрятали из добра, что раздали людям на сохранение, чтобы не попало в руки чужаков. Да начали и на фашиста огрызаться, и крепко огрызаться.