Невыразимый эфир

Гигантский фосфоресцирующий стебель брал свое начало не в деревне. Он исходил неизвестно откуда, протяженный, как рельсы, пересекал поселок и вновь уходил вдаль, чем-то похожий на здоровенного дождевого червя. Сквозь широкую расщелину в стене, образованную на месте соединения двух листов железа, паромщик попытался разглядеть, где начинается этот «росток», но тщетно — взгляд не достигал края. Через маленькое окошко на противоположной стене он видел, что растительная артерия продолжала ползти вперед, уничтожая, сметая все барьеры и преграды. Она прошила несколько строений, вставших на ее пути, какие-то баррикады, забор из колючей проволоки, после чего исчезла за песчаными дюнами, наметенными ветром. По отливающей перламутром поверхности этого стебля-сосуда разбегались тысячи огоньков; заметные поры и крошечные капилляры вспыхивали и гасли в ритме медленного дыхания, и это сверкание завораживало паромщика. Прозрачные канальцы вздувались и опадали, толкая какую-то густую субстанцию — зеленоватую кровь растения. Разноцветные искры не исчезали полностью, скорее приглушали свою интенсивность, чтобы потом разгореться с новой силой, когда по ним пробегала очередная энергетическая волна. Никогда прежде паромщик не видел подобной растительной формы, соединяющей в себе живые ткани и элементы электрической цепи. Симбиоз был абсолютным — между двумя сущностями царила идеальная гармония. Из противоположностей вырастало единое целое, но все же в первую очередь это была форма жизни, и лишь во вторую — электрический проводник. Паромщик прислушался: от этого природного механизма исходило чуть слышное ритмичное гудение. Звук напомнил ему тот легкий шум, что доносится от домашнего электросчетчика, заключенного в пластиковый кофр. Кончиками пальцев он дотронулся до растения. Оно было живым и теплым; чувствовалось, как токи струятся по нему. Паромщик прикинул толщину стебля: больше метра в диаметре, а то и метр двадцать.

На большом стеллаже он нашел несколько жестяных банок с сушенными овощами, еще две — с консервированными фруктами и немного старого риса в дырявом полотняном мешочке. Не сводя глаз с диковинного растения, он убрал свою добычу в сумку, после чего закрыл за собой дверь. В конце концов, это гигантское щупальце совсем не выглядело воинственным. По крайней мере, на первый взгляд. Интуиция подсказывала ему, что росток приведет их к фабрике. Ведь они преследуют одну и ту же цель — достичь источника жизни. В этом паромщик был уверен. Огонь, горящий внутри него и толкающий его вперед, подтверждал его правоту. Именно по этой дороге им надлежит идти, потому что там, где заканчивается растительный червь, будет фабрика.

На обратном пути паромщику снова пришлось пройти сквозь лабиринт сверкающих зеркал. Неподалеку от входа возвышалось великолепное изделие в деревянной позолоченной раме тонкой работы — настоящее Его Зеркальное Величество. Паромщик поправил сумку на плече и зацепился взглядом за свое отражение в неподвижной глубине зеркала. Край его потертого рукава был в пыли; он смахнул ее. За время путешествия черная кожа его куртки покрылась шафрановой пыльцой, той самой, которую он заметил еще на опушке леса. Ему казалось, что и в горле он ощущает ее пряный привкус. Он задумался, как объяснить девушке свою находку на заднем дворе лавки. Она, наверное, испугается. Какой природы это создание? Еще он подумал о том, какая горячка связала их двоих вспышкой единственного поцелуя. Будь он моложе лет на двадцать, он, пожалуй, больше подошел бы девушке, но, в конце концов, здесь, на краю мира, за которым больше ничего нет, это не имеет ровно никакого значения. Он любит ее — она любит его, а остальное не в счет, по крайней мере, ему глубоко плевать на все прочее. Счастливый в своей любви, он улыбался как идиот. А вот его отражение сохраняло разбойничье выражение. Несмотря на очевидное сходство, лицо в зеркале было совсем чужим. Двойник подмигнул, и паромщик остолбенел от ужаса. Замерев, как испуганное животное, он ждал новых проявлений зоны, которые ему останется только принять — понять их он все равно не сможет. Отражение заговорило, и паромщик узнал низкий тембр собственного голоса. По его взмокшей спине пробежала дрожь.

— Здесь? Вы добрались сюда? До сих пор этого никому не удавалось. Вас можно поздравить, поступок воистину смелый. Ну, а теперь, жалкие безумцы, что вы собираетесь делать? Мы не пустим вас дальше. Бегите, пока еще есть время. Забирай своего цыпленка, ты, матадор в отставке, и проваливай.

Его двойник был циничен. В сумрачной глубине его глаз плясали черные огоньки — пугающее зрелище. Но больше всего паромщику было не по себе не от сходства, а от слов и манер отражения. Он подумал, что на самом деле он не такой, что зеркало утрирует грубые черты его характера. Паромщик почувствовал отвращение к себе, в то время как двойник, его точная копия, раздувался от самодовольства, как павлин.

— Что за чертовщина? Когда же это закончится!