Невыдуманные истории

Среди неказистых наших домиков дачка Татьяны Федоровны выделяется особой убогостью. Построить ее подрядился некто Витюгов, он получил у нас участок, как «нужный человек». Человек он и впрямь оказался полезным — пробивным, настырным, но дело не в этом. Татьяна Федоровна, которая понимала в строительстве еще меньше моего, полностью доверилась Витюгову, и два года он доил ее, как корову-рекордистку. За это время на ее деньги он построил себе вполне приличный дом из нового материала, а Татьяне Федоровне сляпал хатенку из всевозможного хлама и старья, собранного при сносе минских бараков. Достаточно сказать, что стены этой хатки обиты дощечками от ящиков, а фронтон — фанерками от почтовых посылок. Гнилые оконные рамы, перекошенные двери, щелястый пол из скверно оструганных досок... Татьяна Федоровна словно не замечала этого, когда мы говорили, что ее просто грабят, слабо усмехалась и махала рукой. На дачу она приезжала редко, сидела крюком над машинкой, зарабатывала на разорительное строительство и больного сына.

В издательстве часто подшучивали над выдающимся вкладом Татьяны Федоровны в белорусскую лениниану: именно она была главным переводчиком собрания сочинений Ленина. Вообще-то считалось, что переводы готовит институт марксизма-ленинизма, но практически переводили машинистки, ученые-марксисты лишь проходились по ним «перьями мастеров».

Вообще удивительно, с какой легкостью, без тени смущения наши чиновники присваивали чужой труд. Когда я работал в «Зорьке», к праздникам редактор поручала мне разжиться статейкой кого-нибудь из секретарей ЦК комсомола. Очень это было почетно — украсить первую страницу газеты опусом комсомольского начальника. Обычно я созванивался с будущим автором, ответ всегда был одинаковым: «Напишите и принесите на подпись.». Писал, приносил. Иногда читали и подписывали, иногда подписывали не читая. А однажды один из секретарей, прочитав, весело подмигнул мне и сказал: «А что, хорошо у меня получилось, правда?» — «Хорошо», — согласился я.

Эти статьи были для нас, сотрудников редакции, настоящим бедствием. Платили их авторам по максимуму, как мне когда-то за шестнадцать строк дрянных стишков; всем остальным доставались копейки. Но черт бы с ними, с деньгами. Хуже другое: они-то были убеждены, что так же платят и нам, и считали нас чуть ли не миллионерами: еще бы, ведь мы печатались в каждом номере, да и материалы были куда длиннее. И только однажды произошло чудо: автор отказался от не заработанных денег. Это было так неожиданно, что я запомнил фамилию, имя и отчество этого чудака, а вернее чудачки на всю жизнь. Звали ее Раиса Тимофеевна Аблова, она недавно приехала из Москвы и была избрана секретарем ЦК комсомола по школам. Я пришел к ней: напишите, пожалуйста, статью к юбилею пионерской организации. «Извините, — ответила она, — я очень занята. В школах заканчивается учебный год, море работы.» — «Да я сам напишу, — ответил я. — Вы прочтете, поправите, если понадобится, и подпишете». — «Разве что так», — согласилась она.

Дальше все было, как обычно: я написал, она прочитала и подписала. Недели через две-три Раиса Тимофеевна вызвала меня к себе и подала почтовый перевод.

— Что это такое?

— Гонорар за опубликованную статью.

— Но я же не писала никакой статьи. Я только подписала то, что вы написали. Немедленно заберите этот перевод.

— А что я с ним буду делать? — глупо улыбнулся я.

— Что хотите. Вот когда я сама для вас что-нибудь напишу, тогда вы мне и заплатите.

Я взял перевод и пошел к редакторше. Что делать?

— Напиши доверенность от ее имени, я заверю.

Написал. Получил деньги. И нашел им единственно достойное применение — пропил с друзьями до копейки.

Впрочем, я опять отвлекся. После кончины Татьяны Федоровны ее домик купил Петр Порфирьевич Титов, по кличке «Усатый» — тогдашний начальник отдела кадров издательства «Беларусь». Отставной полковник, сухарь и зануда, он попытался ввести в издательскую вольницу казарменный дух и порядок. Ох и попил же «Усатый» нашей редакторской кровушки! В издательстве на трудовую дисциплину смотрели сквозь пальцы. В художественных редакциях работало почти три десятка членов Союза писателей, надеть на них узду было трудновато. Главенствовал разумный принцип: сделал дело, гуляй смело. На работу приходили когда кому вздумается, а иногда и вовсе не приходили, если не подпирали срочные дела, но книги готовили и сдавали в производство исправно. График — святое. И вдруг все кончилось: ровно в восемь тридцать на лестничной площадке четвертого этажа Дома печати с часами в руках замаячил «Усатый». Ровно в девять он доставал блокнот и аккуратно записывал всех опоздавших хоть на пять минут. Следом на доске появлялся строгий приказ: предупредить, поставить на вид, объявить выговор, лишить премиальных... А ведь времена Андропова еще не наступили.