Невыдуманные истории

Настоящие трудности пришли с оккупацией — ни работы, ни зарплаты. Делать нечего, собрав последние силы, Иван отправился искать хоть какую-то работу. Помыкался-помыкался по городу, но ничего не нашел. Можно было устроиться грузчиком на товарной станции, но слабому, смертельно больному человеку такая работа была не под силу. Больше никому не были нужны и проводницы. Ксению взяли уборщицей в депо, однако проработала она там недолго — в октябре родила девочку. Назвали ее Леной. И уж тут-то жить стало совсем невмоготу. Хоть ты ложись да помирай. Город — не деревня, ни картофелины своей, ни луковицы, ни коровы- спасительницы — пусто, хоть шаром покати. Единственное, что оставалось — продавать на Комаровке нажитое барахло, менять на хлеб и на молоко: от переживаний грудное молоко у Ксении пропало.

Три голодных детских рта. Больной, задыхающийся от кашля, харкающий кровью муж. Редкие случайные заработки... Оставив детей на Ивана, Ксения хваталась за любую возможность заработать хоть пару оккупационных марок: убирала загаженный привокзальный туалет, выгружала уголь из вагонов и грузила лес наравне со здоровыми мужиками, чистила от снега железнодорожные пути... Но этого все равно не хватало даже на то, чтобы хоть как-то прокормиться.

И тогда Иван пошел на службу в отдел вневедомственной, как теперь это называется, охраны, созданный полицейской управой. Охранник... По сути, обыкновенный сторож, а формально — тот же полицай. Как говорится, хрен редьки не слаще, уж Иван-то это понимал. Для него, бывшего чекиста, бывшего члена партии, пусть и несправедливо исключенного из нее, оболганного своими же товарищами, не выдержавшими пыток на допросах, выкинутого и из органов, и из жизни, как рваный истоптанный башмак, поступить на службу к врагу — на любую службу! — было самым настоящим предательством. Если бы не голодные дети, не надрывающаяся от непосильной работы жена — сдох бы, не пошел. Утешала одна мысль: в своих стрелять не будет. Уж слишком многих тогда она утешала. Люди даже не догадывались, как быстро фашисты повяжут их кровью, поставят перед жестоким выбором: или убиваешь ты, или убивают тебя.

Для тех, кто нанимал Ивана на работу, его кандидатура была — лучше не придумаешь. Не просто уголовник — бывший работник органов; как же он должен ненавидеть власть, сломавшую ему хребет! Предлагали место в управе, звали на «оперативную» работу. Он отказался, сославшись на болезнь. Поставили охранять пакгаузы на товарной станции: любителей стащить все, что плохо лежит, в ту пору хватало. Выдали шинелишку из захваченных немцами наших армейских складов, кирзачи, винтовку с обоймой патронов, аванс в оккупационных марках: служи, а там видно будет.

Судьба оказалась милостива к нему, не поставила перед необходимостью выбирать —через две недели прямо на посту горлом хлынула кровь, а еще через несколько дней он умер, так и не приходя в сознание. Похоронили Ивана на Кальварийском кладбище. Его личное дело — тощую папочку с заявлением с о приеме на работу, автобиографией и листком по учету кадров, где им были собственноручно прописаны фамилия, имя и отчество, перечислен состав семьи, указан домашний адрес — отправили в архив полицейской управы, и там оно лежало, как мина, которая ждет своего часа, чтобы взорваться в самый неподходящий момент.

Вряд ли стоит подробно рассказывать о том, как молодая вдова с тремя малолетками на руках перебедовала войну. Билась, как рыба об лед, чтобы спасти детей от голода и холода, исхудала, как тень, в черных, словно воронье крыло, волосах появились седые прядки, преждевременные морщинки залегли в уголках глаз и рта, погасла, истаяла недавняя еще красота и стать. Выручала старшая сестра, тетя Лена, которая жила в деревне Горелый Лог под Зембиным, — то мешок картошки с оказией пришлет, то шматок сала, то торбочку жита, из которого варили суп. Ели крапиву и лебеду, весной перекапывали картофельные поля, искали мороженую картошку, пекли из нее «шайморы» — черные, как уголь, до тошноты сладкие блины...

Но все это были цветочки, ягодки поспели, когда она, как все люди, пережившие оккупацию, наконец-то вздохнула с облегчением и надеждой, решив, что все самое страшное осталось позади. После освобождения.

В начале июля сорок четвертого советские войска окружили Минск. Возник знаменитый минский котел, в который попало около ста тысяч человек. Чтобы не свариться в нем, немцы и их приспешники в такой спешке и панике драпали из города, что им было не до каких-то там полицейских архивов. Вместе с кипами других немецких документов наши захватили и их.