Невозвращение Короля

Впрочем, лицо этого Верзилы совершенно не интересовало почтеннейшего господина Мышекоря. Этот человек вытянул к огню ноги, так что пламя ярко освещало его сапоги.

Сапоги! Лицо мужчине дает судьба, а вот сапоги он выбирает сам. Мужчина может пренебречь одеждой, но обувью — ни за что!

Так вот, этот, который прятал лицо, был обут в сапоги для верховой езды. «Не привык, стал-быть, ходить пешком!» Кожа была… господин Мышекорь присмотрелся, оценил стоимость такой выделки… даже по довоенным ценам…

Сапог двух других Верзил он не видел, но это было уже неважно. Вдобавок — на их столе лежала трубка. Кого из троих — тоже неважно.

Господин Мышекорь был готов подбежать к ним — но он героически подошел неторопливым шагом.

— Прощения прошу, благородные господа. Не сочтите за обиду, позвольте табачком вас угостить.

При приближении хоббита те двое, что были без капюшонов, встали. И вряд ли от почтения.

Под плащами блеснули рукояти мечей.

Мышекорь тихо охнул.

— Успокойтесь, друзья мои, — тихо проговорил человек в капюшоне, и его голос был доброжелательным и ласковым. — Добрый хоббит всего лишь хочет угостить нас табаком. И, возможно, рассчитывает, что мы табак у него купим. Так, друг мой? — обратился он к Мышекорю.

— Ну… — замялся тот.

— Присядьте, прошу вас. Или, если хотите, позовите сюда ваших спутников. Они, как я вижу, любители полуночных разговоров. Мы — тоже.

Мышекорь обернулся, посмотрел на своих мальчишек: они жадно впились глазами в таинственных людей. Он пошел позвать ребят.

Пока хоббита не было, один из двух, шрамолицый, едва слышно спросил человека в капюшоне:

— Зачем вам это нужно?

— Я люблю этот народ, — так же тихо отвечал тот. — Он добр нравом и стоек духом. Разреши, прошу, мне поговорить с ними часок-другой.

— Но не позже полуночи…

Хоббиты уже подошли, и человек в капюшоне перебил спутника коротким кивком.

— Садитесь, друзья мои, — приветливо сказал он хоббитам. Трубку он уже успел набить, и второй спутник, русоволосый, поднес ему уголек.

Хоббиты уселись, робея. Человек в капюшоне сделал несколько затяжек, блаженно сощурился, откинулся на спинку высокого стула.

— Чудный табак! Последний раз я курил такой годы тому назад. Еще до войны… Нголмег, попробуй — и после этого ты непременно найдешь свободную суму, чтобы набить ее этим табаком под завязку.

Шрамолицый достал трубку, закурил.

— Как тебя зовут, почтенный хоббит? — голос человека в капюшоне был удивительно располагающим.

— Дрого Мышекорь, к вашим услугам. А это мой сын Перри и Улти Хренкель, сын моего… э-э… товарища.

— Перри? Странное имя.

— С вашего позволения, сударь, — заговорил Перри, которому ужасно хотелось побеседовать с этим человеком самому, а не слушать разговор отца, — меня зовут Передур. Отец говорит, что вычитал это имя в какой-то старой книге…

— Верно, — кивнул человек в капюшоне. — Это был герой одного из сказаний людей{1}.

— Ох, сударь, — вступил в разговор Мышекорь-старший, — вот вы, по всему видать, человек образованный, смеяться над моим парнем не станете. А я уж и не рад, что так его назвал. Задразнили его в свое время…

— Жаль, — голос незнакомца был полон искренним участием. — «Дур» на языке эльфов означает «верный», и не стоило бы смеяться над таким корнем в слове.

— Только в имени Пелендура означает он именно дурь! — сгоряча сказал русоволосый.

— Уймись! — шрамолицый, до того спокойно куривший, гневно сверкнул глазами. — Хватит это вспоминать.

— Анардил, — обернулся человек в капюшоне к русоволому, — Пелендур был по-своему прав. Он ведь был не один. Он говорил от имени многих.

— Но вы не должны были подчиняться им! — хоббиты вдруг поняли, что Анардил едва ли ни доросток по их счету. Просто война поторопилась превратить юношу в мужа.

— Анардил, прав я был или нет, — мягко ответил незнакомец, — это уже неважно. Уже поздно думать об этом.

— Сударь, — встрял в разговор Улти, робеющий от собственной дерзости, — да неужто этот Пелендур посмел обидеть вас?!

— Обидеть! — зло хмыкнул Анардил. — Мягко сказано. Он посмел отнять…

— Анардил! — голос шрамолицего был негромок, но он словно плетью хлестнул. — Прекрати. Не время и не место.

Человек в капюшоне отвернулся к огню. Недавно расправленные плечи обреченно ссутулились. Хоббитам вдруг стало жаль его — почему? за что?

— Сударь, — воскликнул Улти, — кто такой этот Пелендур, что за беду он вам принес?

Незнакомец отложил трубку, сцепил руки (перчаток он не снимал), провел большими пальцами по лбу, помолчал. Потом ответил:

— Пелендур был прав хотя бы тем, что говорил не от самого себя, а от многих. Я мог тогда поставить на своем… — хоббитам показалось, что он отвечает не им, а — себе? судьбе? — Я мог собрать своих… друзей и решить дело силой. Но я бы тогда перестал быть собой. Впрочем, — он обвел хоббитов взглядом (они почувствовали это, даром что его лицо оставалось в тени), — вам всё это мало интересно.

— Кто вы, сударь? — участливо спросил Дрого Мышекорь.

— Ну… — не сразу ответил тот, — называй меня Бродягой. Никакого другого имени мне уже не осталось.