Невозвращение Короля (СИ)

— Пелендур был прав хотя бы тем, что говорил не от самого себя, а от многих. Я мог тогда поставить на своем… — хоббитам показалось, что он отвечает не им, а — себе? судьбе? — Я мог собрать своих… друзей и решить дело силой. Но я бы тогда перестал быть собой. Впрочем, — он обвел хоббитов взглядом (они почувствовали это, даром что его лицо оставалось в тени), — вам всё это мало интересно.

— Кто вы, сударь? — участливо спросил Дрого Мышекорь.

— Ну… — не сразу ответил тот, — называй меня Бродягой. Никакого другого имени мне уже не осталось.

Что-то пронзительно-щемящее было в этом тихом усталом голосе, в этом отказе от имени. Дрого почувствовал, что к его глазам подступили слезы.

— Вот мы с вами, сударь Бродяга… — он запнулся на таком странном сочетании слов и перебил сам себя, извиняясь: — Непривычно звучит, ну да вы сами сказали вас так называть… Так вот, мы с вами вроде за одним столом сидим, одно пиво пьем, а, как посмотреть, так и не здесь вы. А где-то совсем в другом мире, где и солнце с луной другие. Ежели вы понимаете, про что я толкую.

— Другие? — Бродяга снова откинулся на спинку стула, взял трубку, раскурил, выпустил кольцо дыма. — Ты говоришь — Солнце и Луна. У нас говорят — Анар и Исиль. Для эльдар это — майэ Ариэн и майа Тилион. А есть те, кто видит на небе последний лист Тельпериона и последний плод Лаурелина. Пожалуй, все мы и впрямь живем в разных мирах…

И — словно окно распахнулось. Окно в незнакомый, неведомый и такой желанный мир, где звучит древняя речь, где по небу в чудесных ладьях, сверкающих ярче любых самоцветов, вечно плывут…

— Вы, сударь, должно быть, и эльфов видели? — не утерпел Улти.

— Видел… — по голосу Бродяги было слышно, что он улыбается.

— А… какие они? — прошептал юный хоббит.

— Они? Их время уходит. Они всё больше отдаляются от людей. Времена, Эпохи идут мимо — а они остаются в прошлом. Шаг к ним — это шаг назад.

— А вы… вы знаете дорогу к ним? — прошептал потрясенный Улти.

— Знаю, — просто ответил Бродяга.

— Расскажите…

— Видишь ли… Я не могу тебе расказать, мой юный друг. Я могу назвать места, я могу подробно описать тропинки — но всего этого мало. Чтобы эльдары впустили тебя, ты должен точно знать, зачем ты к ним идешь. Одно любопытство не откроет дверей перед тобой…

Этот человек вдруг понял, что почти дословно повторяет слова одного из эльфийских владык. Вот ведь — шутка судьбы!

Опечаленный Улти замолк, но тут в разговор ринулся Перри:

— А скажите, сударь, раз вы так хорошо эльфов знаете: почему они вас, людей, не любят? Почему они сплошь и рядом не хотели вам помочь? Ведь могли!

Бродяга вздохнул.

— Ну представь, мой юный друг. Вот ты живешь в своей норке. И вдруг к тебе вламываюсь, например, я. Сегодняшний, а точнее — завтрашний. Голодный и усталый. И я начинаю требовать (именно требовать!), чтобы ты немедленно выложил передо мною всё, что ни есть у тебя в кладовке. И кричу при этом, что ты — сыт, а я — голоден. Ну? Что ты сделаешь?

— Я… — Перри замялся.

— Вот, друг мой хоббит. Не знаешь ты, что делать. Надо бы прогнать нахала, а жалко. И я тебе скажу, что сделали эльфы. Они закрылись от незваных гостей. Те их просто не находят.

— Понятно…

Дрого молчал. Ему мало было дела до эльфов, его по сердцу резанули слова Бродяги: «Я завтрашний, голодный и усталый». Спокойные, лишенные эмоций слова. Будничные.

— Сударь! — решительно сказал почтеннейший господин Мышекорь. — Вы… вот что… вы берите у меня табаку столько, сколько вам надобно. А денег я с вас не возьму!

В ответе Бродяги звучала ласковая улыбка:

— Не проторгуешься ли так, добрый хоббит? Если всякому отдавать…

— Вы не «всякий»! — господин Мышекорь аж вскочил. — И вы это знаете лучше моего! И не стоит учить меня торговать: я в этих делах кручусь столько, сколько вы на свете живете!

Анардил кусал губы, чтобы не расхохотаться, невозмутимый шрамолицый улыбнулся, и Бродяга, безуспешно стараясь сдержаться, всё же залился звонким, чистым смехом.

— Однако, господин Мышекорь, — сказал Бродяга, успокоившись, — сейчас не то время, чтобы быть щедрым. Так что отдать табак даром я вам не позволю. Правда, я не умею торговаться, особенно с теми, кто сбавляет цену, а не поднимает ее; но всё же я предложу вам выход.

Хоббит молчал, не смея перебить. Хотя возразить хотелось.

— Итак, — тихий голос Бродяги звучал настойчивостью, — мы вам заплатим. Поверьте, денег у нас достаточно, и я бы предпочел, чтобы вместо этих золотых у нас было побольше того, что на них не купишь… — он вздохнул. — Мы заплатим, но — по довоенным ценам. Это, надеюсь, вас устроит?

— С вами невозможно спорить, сударь, — развел руками Мышекорь.

— И еще вот что, — Бродяга нахмурился. — Я знаю: купцы не любят ночных сделок…

— Сударь, да мне при вас любая ночь днем покажется! По рукам, сударь! — Дрого протянул Бродяге свою ладонь.

Тот встал, вздохнул, посмотрел на руку хоббита, на свои руки — и медленно снял перчатки. Они ударили по рукам, хоббит — с шиком, а человек — неумело; и тут господин Мышекорь увидел то, что Бродяга совершенно правильно прятал.