Невозможно остановиться

Она появляется улыбающаяся, в светлом деловом костюме, маленькая, с гимнастической выправкой, — и сразу спрашивает, как мне понравилась ее дочь, обнимая при этом Дину за худенькие плечи. Что я могу сказать? Прекрасная девочка, умница-разумница, чудесная девочка. Встретила она меня, как подобает встречать незнакомых чужестранцев, вдруг вторгающихся в дом, несколько недоверчиво… что было, то было… но переговоры прошли успешно, общий язык, кажется, найден — так ведь, Дина? «Не так!» — тотчас отвечает маленькая правлолюбица, но мама лишь смеется, целуя ее, а я лишь улыбаюсь, прощая девочке очередную подножку. «Иди, Дина, иди к себе, — говорит мама, подталкивая ее. — Ты ведь уже пообедала? Ну вот. А мы хотим есть. Дядя Юра хочет есть, и я хочу есть», — на что Дина откликается: «До вечера будете есть?» — а мама слегка сердится: «А вот это уже не твое дело. Иди, иди!» — и выпроваживает ее, и мы тотчас, как в той квартире, где я не однажды бывал (а в этой я никогда прежде не бывал) приникаем друг к другу жадно и надолго. Извини, Лиза, предателя. Ложись лучше спать пораньше.

— Целоваться ты не разучился, — хвалит меня Лена Абрамова, переводя дух, на что Теодоров отвечает: — А ты будто помнишь, как было раньше!

— Я все о тебе помню, — говорит светящаяся Лена. — Я даже помню, что у тебя в одном интимном месте есть родинка. Правильно?

— Где именно? — желает уточнить Теодоров.

— Я тебе потом покажу, если захочешь, — обещает заместитель председателя окрисполкома, и вскоре мы уже сидим на просторной кухне («тут будет спокойней»), кухне-люкс, блистающей неземной чистотой, — я сбросив куртку, а хозяйка уже в длинном голубом халате, что означает, надо полагать, ее нежелание возвращаться сегодня за рабочий стол. Она достает из холодильника колбасу, сыр, давно невиданные шпроты — богато, однако, живет! — и бутылку армянского, да, армянского, да, подчеркиваю, армянского коньяка.

«Сразу выпьешь или подождешь, когда сжарю мясо?» — интересуется она.

«Безусловно, сразу», — отвечаю я и самолично, как в той квартире, где я много раз бывал, достаю из стенного шкафчика две стопки и наполняю их. «Рад тебя видеть в целости и сохранности», — произношу тост. «И я», — отвечает Лена.

Мы выпиваем и закусываем легким поцелуем.

— А скажи честно, ты ко мне первой зашел или нет? — улыбается Лена.

Я вспоминаю о Вике Дорожко и о назначенном свидании на спуске к реке и относительно честно отвечаю, что первым, у кого я здесь побывал, был Николай Христофорович Ботулу.

— Ну это не в счет! — сразу успокаивается Лена Абрамова и…

Пропустим, пропустим! Жаль, но опять я вынужден писать избирательно, уплотняя время, унижая и низводя его, бесценное, до своих прикладных потребностей.

Уже второй час сидим мы с Леной Абрамовой на кухне. Уже известно ей (вкратце, вкратце, конспективно!) содержание прошедшей двенадцатилетней мини-жизни Теодорова: его перемещения по стране, его творческая, так сказать, биография, его семейное положение и гражданский статус. Лена жадно расспрашивает, осадно слушает, вздыхает, иногда смеется. Ей самой есть о чем поведать, но у нее все проще и ясней.

Сюжет ее жизни малоподвижен; соблюдено классическое единство места и времени. Двенадцать лет уже она не Абрамова, а Вычужанина, и вот уже около года разведенная Абрамова-Вычужанина… и карьеру она сделала, в сущности, незначительную. Главное ее достижение — это, конечно, Дина, ради которой она так долго тянула волынку с бывшим пилотом гражданской авиации Алексеем Вычужаниным.

— Пил? — спрашиваю я.

— Не то слово, Юра. Страстно любил водку. Больше, чем меня.

— Ясно, — говорю я, снова наполняя стопки. — Да ты и сама неплохо пьешь, — замечаю я вскользь. Защищаю таким образом бывшего пилота Вычужанина, самого себя и все мужское сословие.

— Да, научилась. Но еще держусь. Работа такая… щепетильная, а то, знаешь, пустилась бы во все тяжкие.

— Брось! У тебя дочь. Выдашь ее замуж — тогда бушуй.

— Эх, Юра-Юрочка, дружок ты мой хороший! Какого черта мы с тобой не поженились?

— Хорошо, что обошлось. Я бы тебя в могилу свел. Хорошо, что обошлось.

— Возможно. Но жалко! А давай сейчас поженимся, а? — предлагает раскрасневшаяся Елена Александровна. — Что нам стоит!

— А давай, — соглашаюсь я. — На часок-другой. Покажешь мне ту самую родинку. Только с дочерью как?

— Сама думаю. Дина! Дина! — громко зовет она.

Дверь открывается. Бледная, сумрачная девочка стоит на пороге кухни.

— Слушай, милая! — говорит ей мать. — А чего ты сидишь дома, как старушка? Такая хорошая погода. Иди погуляй. Сходи к подружкам или на видик.

— Я тебе мешаю? — спрашивает умная Дина.

— Да, ты мне мешаешь. Считай, что так. Можем мы с Юрием Дмитриевичем поговорить не таясь? Иди, одевайся.

— Я вам мешаю? — переводит Дина взгляд на меня.

— Да как сказать… — мнусь я, заискивающе ей улыбаясь. — В общем-то мама твоя права. Погода чудесная. Я бы на реку пошел… бумажные кораблики пускал бы по реке…

— Эх, мама! — вздыхает девочка.

Лена Абрамова вскакивает с табуретки.