Невозможно остановиться

Тогда Теодоров кричит (смелый!), что никаких баб в номере нет, и громко сообщает, что сию секунду звонит в милицию (хотя телефона нет). А перепуганная Марифа дрожит под ним, как пойманная рыбка. А Володя Рачительный звереет (хотя он коренной интеллектуал) и заявляет, что сейчас он выйдет и размажет по стенке хамюгу. А Сара лежит под ним, как дохлый мышонок. Тот, за дверью — бандюга такой некультурный! — меняет тактику. Вскоре мы слышим, что он лезет в окно и барабанит в стекла с новыми угрозами. Словом, какой уж тут тихий, нежный урок в таких невыносимых условиях!

Бандюгу мы все-таки прогоняем, убеждая его, что нет у нас баб — ну нет! — но занятия испорчены. Хотя в этом, может быть, — в неординарности ситуации — и есть самый смак, высший смысл. Мы же как-никак писатели! Мы должны, понимаете, изучать жизнь во всей ее сложности и непредсказуемости, даже под угрозой насильственного оскопления — не так разве? Что до Теодорова, то он даже рад нежданной помехе. Он и возлег-то на туземку Марифу с большими внутренними сомнениями, опасениями, колебаниями, полагаясь не столько на Илюшино лечение, сколько на добротность отечественного изделия. Не хватало еще подложить свинью милой сезоннице. И Теодоров, поспешно одеваясь, уходит на поиски пойла, а пятеро остаются. Чем они занимаются, бог весть, а я в это время нахожу, представьте, магазинчик, где по коммерческим ценам продают коньяк. Поспешно, в горячке еще, отсчитываю деньги.

— Это мне не надо! — строго говорит продавщица-кунаширка.

— Ох, простите, ради бога, — извиняюсь я. Ибо вместе с купюрами выложил на прилавок непочатый презерватив.

— Ничего, — прощает она мою оплошность и выдает, умница, бутылку.

А итурупка, калановая Римма, выставляет нам на стол сразу два, как говорят в народе, пузыря. Она чистосердечно рада талантливым гостям. Она убегает на кухню, чтобы приготовить, как говорят в народе, закусон. Я следую за ней.

— Слушай, Римма, — говорю я, закуривая и привалясь плечом к стене. — Я рад тебя видеть, честное слово. И ребятам ты понравилась. Но есть одно странное «но».

— А что такое? — на миг приостанавливает она разделывание селедки.

— Даже не знаю, как сказать… Помнишь, мы с тобой на пароходе буйствовали? Помнишь?

— Да. Конечно.

— Вот после этого… ты, Римма, прости, но ты умная женщина и поймешь. Ты уверена, что ты вполне здорова в венерологическом смысле? — сложно высказываюсь я.

Римма бледнеет. Нож выскальзывает из ее руки на стол.

— Ты с ума сошел, — шепотом произносит она.

— Уверена?

— Ужас какой! Как ты мог подумать? Ну, конечно.

— А муж давно уехал, Римма?

— Неделю назад. Нет, погоди! Ты что хочешь сказать? — совсем мертвеет она.

— Ну, понимаешь, я имел некоторые сложности. Так, ерунда, но все-таки. Я посчитал и подумал, что…

— Подумал, что я?..

— Да. Извини. Значит, не ты. Извини, — кляну я себя за откровенность. — Забудем. Ничего не было. Извини. — Беру ее за руку и целую ее руку. Она не отбирает.

— Вот ты какой! — скорбно говорит.

Такие прекрасные густые волосы, доброе, хорошее лицо… Сучонка! Мотя! Медсестра называется! Я тебя убью не за то, что вынужден был подставлять задницу под уколы Илюшины — невелико испытание! — а за то, что из-за тебя смертельно оскорбил чудесную женщину Римму из клана калановых!

— Ты в безопасности, — поспешно говорю я. — Я заразился поздней. Извини меня.

Но безнадежно испорчен наш вечер, и мои друзья недоумевают, почему хозяйка, такая лучезарная, возвращается из кухни скорбно преображенной. Непредсказуемость — повторяю в сотый раз! Ничего не дано предугадать, даже минуту собственной гибели то ли в водах океана, то ли под хирургическим скальпелем… Судьба ведет меня, как и тебя, лишь от ее милости или гнева зависим. Расчетливые умирают чаще, но и нерасчетливые ненадежно долговечны. Говорил и говорю. Но тебя, Илюша, не убеждаю, и тебя, Володя, тоже. Лишь даю понять, что к хозяйке дома Римме приставать сегодня не надо и намекать на ее подруг тоже не стоит. А вот денег занять у нее можно, ибо их у нас уже малые останки. Мы найдем других женщин, счастливых тем, что они всего-то женщины, приглянувшиеся мужчинам. Ты, Илюша, встретишь латышку туристку Байбу, которой будешь кричать уже в пароходной каюте: «Не уходи! Иначе аннулирую все обещания». Ты, Володя, повадишься здесь же, на Итурупе, провожать до поселка Рейдовое заведующую клубом и возвращаться лишь под утро. Ты, Теодоров, — ты вдруг станешь опасливо осторожным и целомудренным, и однажды позвонишь в родную Тойохару и узнаешь у секретарши редакции, что Лиза Семенова почему-то задерживается… Ни одной новой строчки за эти две недели никто из вас не напишет, шляясь по Красным уголкам, рыбцехам, школам и погранзаставам. Но это не значит, что ваша жизнь тупо замрет, наоборот, ее насыщенность станет почти невыносимой, и в дальнейшем этот краткий отрезок времени покажется необыкновенно осмысленным, а текущая жизнь пресной и рутинной.