Невозможно остановиться

— Привет! — шумно здоровается он. — Вот и встретились!

Фамилия его Икс. Имя Игрек. Отчество, положим, Зетович.

Я изображаю радость, жму его мощную культуристскую руку.

Здравствуй, говорю, Игрек. Рад.

— Чему ты рад?

— А давно не виделись, — говорю, — вот и рад.

— Знаешь какой сейчас месяц?

— По календарю конец мая.

— Правильно. Соображаешь. А когда обещано было отдать? В марте.

— Придется подождать еще немного, Игрек. Типографские, понимаешь, задержки. Но меня уже фальцуют.

— Что с тобой делают? Ась?

— Отпечатали меня. Теперь фальцуют. Потом присобачат южку. Издательство получит сигнальный экземпляр и считается со мной. Вот так.

— А на хрена мне знать, Теодоров, вашу технологию?

— Ну, может, тебе интересно… ты же любознательный.

— Мне интересно получить свои триста рэ. Цены растут, Теодоров, деньги дешевеют.

— Что ж… заплачу проценты.

— И кабак за тобой.

— Согласен, Икс. Но без меня.

— Это почему?

— Я понял, что пить вредно.

— Ума тебе не занимать! — хвалит он меня.

— Недавно я чуть не повесился. Не получилось. Но я упомянул тебя в завещании.

— В смысле?

— Все доходы от моих похорон завещал в твою пользу. А поминки распорядился за твой счет.

— Силен, Теодоров, силен! Короче, жду еще месяц, не больше, — прощается он. — Книжку свою не забудь подарить! — кричит издалека.

Как же, жди! — думаю я ожесточенно. Редкая все-таки гнусь этот Икс, беглый знакомый, приятель приятеля… но по-своему он прав, целесообразно убедителен. Из таких вот молодых деловых ребятишек (высшее образование, пирожковый кооператив) и создается ныне новый генофонд нации. Вот они точно знают, для чего светит солнце — чтобы способствовать их деятельности, их бурному росту.

Сворачиваю с улицы Комсомольской на Коммунистический проспект, словно перехожу из одной стадии в другую — из комсомола в партию. Тут у меня берут интервью японские телевизионщики.

Седой моложавый режиссер (или кто он?) быстро что-то лопочет. Оператор снимает. Переводчица японочка — миниатюрная, само собой, — отшатывается от моего дыхания — о, Господи! Но дело есть дело, и она толмачит. Снимается, дескать, документальный фильм. Гостей интересует, что советские люди — в частности, я, советский человек, — знают о Японии. Назовите, пожалуйста, ну, скажем, три слова, три определения, понятия, с которыми у вас связано представление об этой стране.

«Саке, — сразу мелькает у меня. — Гейши. Харакири». То есть выпить саке в компании с хорошенькой гейшей и затем сделать себе харакири.

Но говорю я другое, более для них приятное:

— Фудзияма. Икэбана. Чайные церемонии.

Отступая еще на шаг (дух мой, видимо, непереносим), она бегло переводит. Седой режиссер дружелюбно улыбается.

— А еще? — спрашивает она через него.

«Баночное пиво, — мелькает у меня, — хорошо пить облаченным в кимоно под зонтиком».

— Император Хирохито, — отвечаю. — Акутагава. Куросава. Хиросима.

Это вроде бы понятно без перевода. Режиссер — или кто он? — опять широко улыбается, так он рад моим познаниям. А я думаю: пригласить бы их в парную, потолковать бы там…

— Землетрясения, — завожусь, — искусственный жемчуг, танка (в смысле стихосложения), «Тойота», компьютеры, Цусима.

— Хоросо, хоросо! — восхищается режиссер и хочет знать, кто я такой, сколько мне лет и какова моя профессия.

Я называю себя Иваном Медведевым. Сорок лет. Программист. Делаю международное паблисити Ивану. Осень хоросо! А как я отношусь к проблеме Южных Курил? (Как ты, Иван, относишься к этой проблеме? — думаю. И решаю сделать Ивана патриотом.)

— Приблизительно так же, — отвечаю, — как англичане к проблеме Фолклендских (Мальвинских) островов.

— Ха-ха-ха! — Так они широко, по-нашему, смеются. Горячо жмут мне руку. Благодарят. Уходят.

Я продолжаю путь под легким, ясным небом. Теперь уже недалеко до конечной цели. Мысленно я продолжаю интервью — на этот раз с подлинным Теодоровым Юрием Дмитриевичем.

«Расскажите, пожалуйста, немного о себе, Теодоров-сан».

«Пожалуйста. С удовольствием. Я родился в Сибири, в рабочем городе Новокузнецке. Он тогда назывался Сталинском, и сам вождь еще был жив. Тогда я еще не понимал, но сейчас знаю, что мои родители, служащие, всегда были тайными агентами… простите, тайными диссидентами, и их убеждения, видимо, впитались в меня вместе с молоком матери, я ведь пил тогда только молоко. В середине шестидесятых семья переехала на Дальний Восток, в эти самые края, где мы с вами беседуем».

«Так, так. Очень интересно».

«Мне тоже. Почему я родился? Почему именно я, а не кто-нибудь другой? Впрочем, у меня два брата на материке. Родители тоже недавно перебазировались туда, а я все еще тут. И умру наверняка тут, а не в Японии».

«О-о!»

«Дальневосточный государственный университет — там я учился. Я, господа, журналист, как и вы, правда, бывший».

«О!»

«Семенова Лиза тоже, между прочим, журналистка».

«Кто это, простите?»

«А вот узнаем кто. Пока не знаю. Знаю, что светловолосая и зеленоглазая».

«Выпейте саке. Вам не помешает».