Я говорю о сексуальном влечении. Не хотела ли ты когда-нибудь переспать с девушкой?
Я только что провела четыре года в женском колледже, помнишь, да? Всякое бывает в такой замкнутой атмосфере.
Правда?
Да, правда.
Ты никогда не рассказывала об этом.
Ты никогда не спрашивал.
Должен был? А что случилось с договором о Никаких-Секретов тысяча девятьсот шестьдесят первого года?
Это не секрет. Это совершенно незначительно, чтобы стать секретом. Откровенно говоря — чтобы ты не подумал ничего лишнего — это случилось дважды. Первый раз я была накуренная. Второй раз я была пьяная.
И?
Секс как секс, Адам, любой секс нормален, если оба хотят этого. Тела желают быть обласканы и обцелованы, и, если закроешь глаза, небольшая разница, кто тебя трогает и целует.
Принципиально говоря, полностью согласен. Я просто хотел знать, было ли тебе приятно, и если да, то почему только два раза.
Да, приятно. Но не настолько, как от секса с мужчиной. Вопреки тебе, я обожаю мужское тело и особенно те места, которых мы лишены. Короче говоря, приятно быть с другой девушкой, но нет в том энергии доброго старомодного разнополого соития.
Не стоит тех денег.
Точно. Низшая лига.
Лига Кустов и Зарослей, как бы.
Гвин фыркает смехом, хватает пачку сигарет, замахивается ею на тебя и притворно кричит в гневе: Ты невозможен!
Это совершенно точно: я невозможен. В тот самый момент, как слова вылетают изо рта сестры, ты тут же жалеешь о грубой шутке, и весь оставшийся вечер и следующий день ты не можешь отделаться от слов сестры, ставших заклинанием, безжалостным приговором кто ты и что ты. Да, ты невозможен. Ты и твоя жизнь невозможны, и ты сам удивляешься тому, как ты попал в этот тупик отчаяния и мизантропии. Только ли Борн виноват в этом? Может ли один случай трусости так повредить твоему я, что ты потерял веру в свое будущее? Несколько месяцев тому назад ты был готов покорить мир своей неповторимостью, а сейчас ты обзываешь себя глупцом и болваном, идиотской мастурбирующей машинкой, болтающейся в мертвом воздухе ненавистной работы, нулем. Если бы не Гвин рядом, ты бы, наверное, лег в госпиталь. Она лишь тот человек, с которым ты можешь говорить, и кто поддерживает в тебе интерес к жизни. И, все-таки, хоть ты и счастлив быть рядом с ней, ты знаешь, что нельзя перекладывать на нее слишком много, и что не должен ждать от нее превращения в божественного целителя, кто разрежет твою грудь и починит твое плачущее сердце. Ты должен помочь себе сам. Если что-то внутри тебя сломалось, ты должен починить это что-то своими руками.
После двадцати четырех часов унылого самосозерцания агония потихоньку стихает. Настроение меняется к лучшему в субботу; выходные второй недели в июле вы решили провести в Нью Йорке. После ужина ты и твоя сестра доезжаете на 104-ом автобусе по Бродвею до кинотеатра Нью Йоркер и заходите в прохладу темного зала, чтобы посмотреть фильм Карла Дрейера 1955 года
Небольшое пояснение к запутанностям нашей истории. Собрав все возможные повороты сюжета, они всего лишь одна история из бесконечного числа историй, один фильм из множества фильмов, но, если бы не конец,
Деревенская женщина, умершая при родах, лежит в открытом гробу, а ее убитый горем муж сидит рядом с ней. Сумасшедший брат мужа, считающий себя вторым пришествием Христа, входит в комнату, держа за руку молодую дочь брата. Скорбящие родственники и друзья смотрят на его появление, ожидая, какое богохульство может случиться в этот печальный момент; этот будто-бы-Иисус-из-Назарета умиротворенно обращается к женщине. Встань, говорит он ей, поднимись из гроба и вернись в мир живых. Секунду спустя руки женщины начинают двигаться. Ты думаешь, что это галлюцинация, что это взгляд мужа умершей женщины. Но нет. Женщина открывает глаза и садится, вернувшись к жизни.
В зале много зрителей, и половина их разражается смехом, видя чудесное воскресение. Ты прощаешь им их скептицизм, ведь, для тебя — это момент откровения, и ты сидишь схватив сестру за руку, и слезы текут по твоим щекам. Что не могло случиться — произошло, и ты потрясен тем, что видел.