Невидимый град

Мать болела в ту зиму бесконечными плевритами, и ранней весной я ее отправила в Геленджик — у меня там были теперь через Олега заочные друзья. Мы с Александром Васильевичем собирались взять отпуск одновременно и вместе с Олегом после Пасхи ехать через Геленджик на Красную Поляну к о. Даниилу. Сохранившиеся письма мои к матери из Москвы восстанавливают в памяти картину нашей жизни.

«Среда. Благовещение. Мамочка, любимая моя, благодарю тебя за письмо твое, и радость и огорчение доставило оно мне, но больше радости. Огорчение, что так неудачно все складывается, и между строк читаю я тщательно скрываемое разочарование. Но какая радость — это твое самоотверженное желание скрыть от нас все свои тревоги! Одна у меня теперь надежда, что, может быть, все обойдется и будущее вознаградит тебя. Ведь там тепло наступает более усиленным темпом, и погода может неожиданно измениться.

Буду ждать от тебя дальнейших сообщений и прошу полной откровенности. Ты сама знаешь, что любящие сердца укрывательством нельзя обмануть, а лишь больше можно растревожить. А я люблю на свете явно для себя, кажется, одну только тебя. Во всяком случае, знаю, что только ты меня любишь, любишь меня, а не мои качества.

Прошу тебя, не пренебрегай Биронами, это настоящие, правдивые люди, каких трудно найти сейчас среди прикрытых внешним благородством. Особенно беспокоюсь я за Пасху. Постарайся встретить ее в хорошем и светлом чувстве (м.б., с Биронами?) и в предвкушении свиданья. Ведь Папочка, очень возможно, также встречает с нами Пасху, невидимо единясь с нами, как мы (с тобой) принуждены в этом году.

О себе что сказать… Очень я собой недовольна. Время расходится непродуктивно; отчасти из-за службы, отчасти из-за несовершенства своего. Мало иметь подходящую обстановку — надо еще укреплять волю. М.б., впрочем, и трудно было бы иначе использовать время. Служба, пост, занятия по подготовке в Университет и поддержание порядка — это очень много. А если прибавить людей, от которых все же целиком отделаться трудно, то вот и петля. Одиночества так и не получилось. А так хочется его, чтоб увидеть себя, наконец.

Эту неделю жил Мих. Ал. Сейчас будет жить Таня или Олег. „Или“ — потому, что у Тани острой нужды нет, а Олегу очень нужно посидеть с недельку безвыходно, он очень переутомлен от людей и „шишки“ уже лезут. А мне это на руку, т. к. он берется сидеть круглый день безвыходно. Впрочем, еще не решено у нас. (В эти дни пребывания у меня Олег окончил „Остров Достоверности“.) Была я как-то у Зины — она тебя поняла и, по-моему, сердечно полюбила. Ал. Вас. внимателен ко мне, как лучший брат, которого ты мне не родила. Н. Н. звонит, но не идет. Господи, как мучит меня совесть за него! Чего бы не сделала я, чтоб он понял и вознаградился бы иным, высшим… Как тягостны мне мои грехи, как грозно тяготеет надо мной непрощенность. А последнее я чувствую. Мне много было дано, и спрашивается, и еще спросится. И только свыше может быть указан подвиг сильный, искупить все лукавое содеянное. Томлюсь я этим.

Твои заветы я всячески стараюсь блюсти. Да это и не трудно. У меня чисто и порядок. Перед Благовещением делала генеральную уборку, даже на службу не пошла. Что же еще? Как-то Дедушка^{161} ночевал. Кошка черная соседская ночью наделала, и бедный Дедушка, самоотверженно вооружась щепочками, тряпками и т. д., наводил чистоту. Мы так смеялись с ним на тему, что подвижникам мешают пакости бесов, а нам… кошек, что не могли заснуть до утра.

Уже поздно, 1 час ночи. Кончаю. До следующего письма. Целую тебя, моя ненаглядная. Господь с тобой. Да хранит тебя Царица Небесная. Да будут с тобой папины молитвы. Твоя навсегда Ляля».

Из следующих писем:

«Эти дни у меня жил Мих. Ал., хотя, к стыду своему, скажу, что иногда и хотелось мне быть одной, но все же добросовестное сознание говорит, что мой долг ему служить, и мой порок, что я мало радуюсь этой возможности. Ведь я так много от него получила. Готовить мне не приходится, так как он почти ничего не ест, кроме сухарей и капусты… Занятия идут плохо, очень много сил отнимает служба, и вечером все-таки мешают. Ломаю голову, что бы придумать, уж на поступление в этом году и не надеюсь, но все же надо готовиться. Моя мамочка, знаю одно, что никто меня не любит из людей так, как ты». «Знаешь, будто что-то открывается мне, какая-то надежда на еще более глубокую любовь и понимание. Ты не можешь себе представить, какую в этом смысле пользу (в смысле самопознания и познания своих отношений к тебе) сыграл твой отъезд. Прими свое одиночество как пост перед великой радостью нашей совместной жизни».

И вот мы собираемся на Кавказ. О. Даниил, пустынник, спускавшийся только два раза в год в ближайшее селение, чтоб поменять на соль деревянные ложки, вырезанные им из самшита, теперь приглашал к себе девушку из Москвы, из самого центра суетного мира. Так поверил он своему молодому послушнику, и такой переворот произвел Олег в строгой уставной жизни монаха.