Невидимый град

Я:— Это мне не ново! Маяковский уже это говорил о Пушкине. Что делать! Жизнь круглая, а каждый видит ее только со своей стороны и кричит другому: «Ты не прав, ты не прав!» Но я хочу до вас докричаться и построить мост понимания. Я кричу вам: мы стоим около одной правды — устройство справедливости между людьми, самой простейшей, и мы оба называем ее добром. Оно всем понятно. Без него ни вы, ни я не примем ни красоты, ни искусства. Посмотрите же, какая тонкая между нами перегородка и как легко нам с вами ее разрушить, чтобы соединиться! Вы сказали мне только что: «Вы наша». И правда, мы — свои люди.

Абрамов:— Вы хотите остаться свободной в мысли и требуете от нас к себе доверия. А как нам прикажете отличать друга от врага? Вот почему мы вынуждены говорить: кто не с нами — тот против нас. Да, мы пока сознательные доктринеры. И вы должны попросту отказаться от своего идеализма.

Я:— Значит, от Бога?

Абрамов (не удостаивая ответом и обращаясь к Александру Васильевичу): —Я вас теперь спрашиваю, мы с вами, а не с этой барышней здесь столько ночей копья ломали. Отвечайте: мы окончательно расходимся? С ней вы или со мной?

А. В.:— Я усомнился.

Абрамов:— В теории марксизма?

А. В.:— Нет, в любой партийной теории. Ни одну принять по совести не могу. У всех у них круговая порука, и выродится она неминуемо в цепь преступлений и желанного счастья людям не принесет.

Абрамов:— Совсем по Достоевскому о «слезинке ребенка», через которую вы не можете переступить и возвращаете мне билет… Старо! А по-моему, если необходимо — пусть гибнет «ребенок», за которого прячется по слабонервности Достоевский, я приношу этого ребенка в жертву всем детям будущего.

— Неправда, — перебиваю я Абрамова, — вы так говорите только потому, что у вас нет своего ребенка, и вы еще никого в жизни не любили. Вы не знаете, как думали бы, если б сами любили…

Абрамов (неожиданно смущается):— Должен признать… вы правы, я не любил. Но я знаю, что такое состраданье. И, поверьте, я часто сам себя беру за горло.

Я:— Попробуем подвести итоги. Разница у нас с вами, что вы хотите достичь быстрого перерождения человека, мы же видим эту возможность только на медленном пути, без насилия и мести. В вашем опыте большой риск: вы не можете предвидеть, какие вырастут новые перегородки в новом «бесклассовом» обществе после того, как люди удовлетворят «нужды низкой жизни». Вы идете на риск в своем эксперименте, и какой ценой!

Абрамов:— А вы обречены топтаться на месте со своей теорией прогресса.

А. В.:— Неверно! Уже по одному тому, что мы о прогрессе говорим и друг друга понимаем, можно заключить, что он совершается.

Абрамов (саркастически):— Скажите, какое открытие! Да во все времена были немногие чудаки, которые вели подобные беседы: и в Вавилоне, и в Египте, и в Риме. На ход истории они не повлияли. Они говорили, а вокруг них в то же время совершались злодейства и совершаются до сих пор. За много тысячелетий взаимопонимание нескольких высокоразвитых личностей ни к чему не привело.

Но вот мы открыли науку общественной жизни. Научный опыт не обходится без жертв, но он необходим и честен. Придут новые поколения, будут нас исправлять. Другого пути быть не может. Все остальные испробованы.

А. В.:— Есть сейчас на Земле еще один путь общественного прогресса — это христианская церковь. Она предполагает существование Истины. Не временной правды, а универсальной Истины, проявляющейся по-разному в разные времена. Ваша современная правда — тоже ее проявление, потому что революция началась с христианского состраданья, но тут же выродилась в зависть и насилие.

Абрамов:— Церковь — та же партия. Таких партий вокруг вашей «универсальной истины» в истории была тьма: вспомните историю иудейства, магометанства, всех христианских церквей и сект… Но как опозорили они себя в своей практике! Вы какую себе выберете и по какому признаку?

Я:— Выбирать нам не приходится: мы родились в русской истории, воспитывались в православной вере, мне до сих пор не приходилось никогда усомниться в значении Евангелия. Но вот настало такое время, оно требует от нас себя проверить — что это значит: родина, история, православие.

Абрамов:— Если говорить о Евангелии с его учением о любви, то в нем нет ничего принципиально нового: буддисты даже муравья не убивают. За Евангелие держатся по незнанию истории, а в истории дело Христа не удалось.

Я:— В Евангелии дело не в учении, а в небывалом явлении новой Личности. Христос говорит о себе мало, и только под самый конец, и только немногим открывает как тайну, что Он берет на себя все преступления людей, все зло мира, и за это идет добровольно на страданья, которых мог бы избежать.

Абрамов:— Смерть за других не оригинальна, так поступают все, кто предается своей идее.