Невидимый

— Нет, нет, — Соня покачала головой. — Зачем тебе уходить? Ты ведь нужна нам. И ему ты нужна. — Она коротко засмеялась. — Но я удерживаю тебя не ради него. Оставайся! Я не сержусь. Он ведь не мой!

Кати нежно погладила ее по лицу.

— Соня, — прошептала она ей на ухо, — поверь мне, это — не против тебя, понимаешь? Я не хочу, чтоб ты так думала. Ни теперь, ни когда бы то ни было. Помни — все это только ради него самого и ни по какой иной причине!

Соня некоторое время непонимающе смотрела ей в глаза, потом покачала головой:

— Не понимаю!

Она долго качала головой и все повторяла эти два слова. Потом высвободилась из рук Кати и повернулась к ней спиной. Задумалась.

— Куда ты теперь? — виноватым тоном спросила Кати.

Соня, словно подхлестнутая страхом, вдруг двинулась с места, бормоча:

— Не знаю…

Опять остановилась и голосом, глухим от жалости к себе и от неуверенности, проговорила:

— Может быть — к нему…

Впервые за долгое время я снова ощутил нечто вроде сострадания. Соня медленно, нерешительно закрыла за собой дверь.

— Бедная Соня! — пробормотала Кати, заливаясь слезами.

По-моему, это были первые слезы, что я видел у Кати.

— Не надо плакать, — с горечью сказал я, — здесь и так было пролито много напрасных слез. Всякий раз, как начинались слезы, что-нибудь портилось…

Кати поспешно заставила себя улыбнуться обычной своей решительной улыбкой. И все же это был не прежний ее дерзкий смех сатира, озаренный золотом мальчишеского чубчика. Над этой несокрушимой молодостью пронесся шквал с градом…

— Ну, пора обедать, — нетерпеливо спохватился я. — Время не ждет. После обеда надо будет договориться, как нам держаться впредь. Потому что, — с досадой добавил я, — этот эпизод не пройдет без неприятных последствий. Нет, Кати, не отводите глаза, вы ведь смелая и сильная девушка. Нам предстоят испытания. Приготовьтесь к отвратительным сценам, которые устроят старик с Каролиной. Зачем обманывать себя? Лучше подготовиться к худшему. Еще до наступления вечера в доме всем станет известно, что вы сидели у меня на коленях и мы целовались. У вас ведь нет желания отпереться?

— Нет, — твердо сказала она.

— В таком случае, — тут я попытался улыбнуться, — придется нам, очевидно, вместе отстаивать наше право на это неофициальное нарушение права.

Увидев, как она по глазам старается прочитать мои подлинные мысли, я поспешно прибавил:

— Нет, не бойтесь, я тоже не намереваюсь что-либо отрицать.

А про себя я подумал, что это было бы самым простым и разумным. Увы — рядом с решимостью Кати я не посмел выставлять себя трусом.

Вечером я возвращался с завода примерно в таком же настроении, как бывало в мальчишеские годы, когда совесть мою отягощала какая-нибудь проказа и я знал, что наказания не миновать. Напрасно внушал я себе, что совершенно прав перед всеми ними, что твердостью своей я без труда парирую все их обвинения, — я слишком хорошо знал, что их доводы будут столь же весомы, как и мои, и бороться мне придется против превосходящих сил. Я сомневался также, удастся ли мне отстоять Кати. Это опасение, в сущности, угнетало меня больше всего.

Навстречу мне по лестнице спускался Хайн. Я внимательно посмотрел на него — нет, непохоже, чтоб громы негодования и презрения ударили с этой стороны. Я приободрился. Поздоровался с ним приветливо, с улыбкой. Оказалось, на сердце у Хайна лежит нечто совсем иное, чем наш с Кати проступок. Он ничего о нем не знал, да и не мог знать.

— Петр, — нетерпеливо заговорил он, — случилось что-то очень неладное. Соня заперлась в своей комнате…

— Когда? — перебил я его, насторожившись.

— После обеда я прилег ненадолго — вы ведь знаете, у меня страшно болела голова… Тут это и произошло. Она ушла от меня, спряталась в своей комнате и заперлась. С тех пор мы никак не можем ее оттуда достать. Просили, грозили — все напрасно. Даже на рояле не играет! Я думал, Петр, она поднялась поиграть, а она не играет… Уж лучше бы шумела!

— Что же она там делает? — спокойно спросил я, снимая пальто.

Я едва мог скрыть радость. Как здорово получилось! Теперь уже не я в роли виноватого, а Хайн… Суд надо мной отложен.

— Вот этого-то мы и не знаем, мы спрашивали — она не отвечает. Временами разговаривает сама с собой. Главным образом о Кирилле. И все о таких серьезных вещах — почти разумно…

— О чем же она говорит? — Я снова встревожился.

— Заклинает его хранить верность. Очень уж что-то припала ей к сердцу верность… Не знаю, что она теперь выдумала, но ее глубоко печалит мысль, что Невидимый может изменить ей. Не понимаю, откуда у нее такая тема…

Я-то понимал это слишком хорошо. Мы с Хайном подошли к ее двери, около которой Хайн уже поставил себе стул, как добросовестный тюремщик. Дверь в нашу спальню стояла открытой, и там, у второй двери в Сонину комнату, терпеливо сторожила тетка. Вероятно, они решили подстеречь Соню, чтобы, как только она выйдет из своего убежища, помешать ей вернуться туда и снова запереться.