Невидимка из Салема

Стало известно, что в течение двух лет я травил Тима Нордина.

Это стало известно всем, за исключением Юлии Гримберг. Она умерла.

А я потерял лучшего друга.

Грим запретил мне присутствовать на ее похоронах. Во время церемонии прощания не делали фотографий, поэтому я так и не увидел, как все происходило. Только через несколько недель – когда прошел шок, – я впервые осознал, что больше никогда ее не увижу.

Я не мог больше оставаться в школе. Это было невозможно.

Я перешел в школу в Худдинге. Грим тоже сменил школу, но в другом городе – в Фиттье. Вскоре после этого семья Гримбергов покинула Триаду и Салем. Не знаю, куда они переехали. Возможно, в Хагсетру. До их переезда я безуспешно пытался выйти на связь с Гримом. Единственная, кто разговаривал со мной, когда я звонил, была Диана.

– Понимаешь, – говорила она, – его ненависть к тебе чрезвычайно сильна сейчас.

Ее голос звучал на удивление тепло и дружелюбно, насколько я помню. Возможно, именно это и требовалось, чтобы она смогла выбраться из своей депрессии и продолжила жить. Мысль эта вызывала ужас.

К тому же, она была неверной. Позже я слышал от кого-то в Триаде, что Диана Гримберг совершила неудачную попытку самоубийства, и ее поместили в психиатрическую больницу в Сёдертелье. Там она, по всей видимости, останется надолго. Отец Грима стал пить больше прежнего, и его уволили.

Потом пришла злоба. Я хотел отомстить Тиму Нордину. Я хотел отомстить Владу и Фреду, которые избивали меня и вынудили меня совершить нечто похожее с Тимом. Я хотел отомстить тем, кто избивал их. Какое-то время спустя я понял, что никакого смысла в этом не было, цепочка казалась бесконечной. Я бы никогда не смог найти ни начальной, ни конечной ее точки. Возможно, не существовало даже той изначальной силы, которая приводила все в движение. Я осознал, что у меня не было конкретной жертвы, я хотел отомстить всем сразу.

Я попытался выяснить, где живут Влад и Фред сейчас. Несколько вечеров я гулял с ножом, спрятанным в куртке, и искал их. Я бродил в пригородах и искал. Мои чувства метались от невыносимого стыда до осознания полной несправедливости по отношению ко мне. Была ли это моя ошибка? Действительно ли я нес ответственность за все? Ведь оружие держал Тим. И Юлия загородила меня собой сама… Я ничего не сделал, но был ли я невиновен? Я первым начал задирать Тима; если бы не это, он никогда не зашел бы так далеко. И это в меня была влюблена Юлия, это меня она хотела защитить. Именно я был точкой схода всех линий. Но если бы не было Влада и Фреда… Тут я взял себя в руки, пресек свои мысли. Это никогда не кончится.

Именно тогда я осознал, что нуждаюсь в помощи. Я разыскал седовласого мужчину, который говорил со мной в больнице Сёдертелье. Как оказалось, его звали Марк Левин – он, очевидно, называл свое имя при нашей первой встрече, – и он считал, что мне немедленно следует пройти курс терапии и лечения. Левин сам взялся помочь. Спустя полгода после смерти Юлии я начал чувствовать себя лучше, но все еще не ходил на ее могилу. По его мнению, мне следовало сделать именно это, чтобы продолжать жить дальше.

Я видел ее во сне практически каждую ночь. И так продолжалось несколько лет подряд. Я сам удивлялся своей внутренней силе, которая помогала мне вынести все это и идти дальше. Мысль о том, что мы способны справиться с большими трудностями и продолжать жить, пугала меня. Возможно, когда все вокруг становится невыносимым, мозг отключается, и горе выходит во сне. Там, где стены тоньше и ниже. Потеря Юлии ощущалась невосполнимой утратой чего-то жизненно необходимого. Как будто исчез воздух, и теперь я бессмысленно хватал ртом то, чего больше нет.

В первый раз я пришел на кладбище в конце холодного февраля, когда каждый день мороз ставил новые рекорды. Повсюду в Стокгольме умирали бездомные животные и люди, которые не справились с такими температурами или не успели вовремя спрятаться в домах. Несмотря на это, снег покрывал землю тонким слоем, когда я зашел через ворота и стал искать ту часть кладбища, где была похоронена Юлия. На снегу виднелись свежие следы ботинок, и я с облегчением понимал, что находился там не один. В середине дня небо было белым и матовым, как бумага. В отдалении над одной из могил нависла чья-то тень. Женщина с волосами цвета стали была одета в коричневое пальто. Я прошел дальше в глубь кладбища, где стоял еще один человек. Когда я опустил взгляд на землю, то увидел одинокий след от ботинок, тянущийся к нему, и тень от его бритой головы и толстой, черной куртки с капюшоном, опушенным мехом.

Он стоял, засунув руки в карманы, и рассматривал могилу. Я слышал, как он всхлипывал. Это был первый и единственный раз, когда я видел Грима плачущим.

Я свернул с гравиевой дорожки и спрятался за деревом, одновременно пытаясь определить, что делать дальше. Спине было жарко, и я расстегнул куртку, чувствуя, как под нее проникает прохлада. Руки дрожали. Я не ожидал, что так отреагирую. Я стоял там и наблюдал, как он уходит прочь. Глаза у него были опухшие, но он держал себя в руках.