Невидимка из Салема

– Тебе нельзя разговаривать по телефону?

– Да нет, можно, но я не хочу, чтобы он слышал. Одна стена в моей комнате – общая с их спальней.

Снова наступила тишина, но какая-то спокойная и теплая. Потом мы возобновили разговор о планах на лето, о музыке, фильмах и школе. Она спрашивала, что я знаю о «Святом»[9].

– Фильм с Вэлом Килмером[10]?

– Да.

– Он же сейчас идет в кино?

– Да. Я думала сходить, но со мной никто не хочет. Ты не хочешь посмотреть?

– С тобой? – спросил я и открыл глаза.

– Если хочешь, конечно. – Ее голос звучал неуверенно. – Не обязательно, если не хочешь. Просто так скучно идти одной.

– Нет, я просто… конечно.

– Йону ничего не говори.

Помню, что много думал о семье Гримбергов, об их положении и причинах происходящего. Внешне они ничем особо не отличались от любой другой семьи в Салеме, все мои знакомые жили примерно так же. Думаю, у них не обошлось без насилия. Юлия видела агрессию отца и матери, а Грим, как мог, держался в стороне. С детьми всегда так. В школе, дома, на отдыхе: одного не трогают, а другой попадает под перекрестный огонь. Грима отличало то, что он чрезмерно опекал Юлию, когда она угодила в беду. Впрочем, для меня многое все еще оставалось загадкой, несмотря на то, что я старался вникнуть изо всех сил.

– Иногда, когда я остаюсь один, у меня появляется чувство, что я исчезаю, – часто повторял Грим, и я толком не понимал, что он подразумевает под этим, но то же чувство было и у меня, когда я с ними общался. За них нужно было держаться, за Грима и Юлию, чтобы они не исчезли.

Их детство и юность прошли на моих глазах; с течением времени их образы становились все более двусмысленными, и они казались загадкой, какой, возможно, и были всегда.

В этом таился некий запрет. За достаточно короткое время мы с Гримом очень сблизились. По крайней мере, мне так казалось; не знаю, чувствовал ли он то же. Но мы ни разу даже не говорили по телефону. После первого разговора с Юлией я проводил как минимум час в день в кровати с телефоном, за беседами с ней. Между нами установилась близость, которая заставляла меня дрожать. Я чувствовал себя живым, как никогда прежде, как будто взгляд прояснился, а чувства оголились. Юлия Гримберг бесповоротно перевернула мою жизнь.

– Что на тебе надето? – спросила она по телефону накануне вечера кинотеатра.

Я засмеялся.

– А что?

– Я хочу знать.

– Почему?

– Просто хочу знать, вот и всё.

Я тихо проверил, закрыта ли дверь в мою комнату.

– Боксерские шорты.

– Это трусы.

– Трусы – ужасное слово.

– Но они так и называются?

– А на тебе? – спросил я.

– Что?

– На тебе какая одежда?

– Трусики. Это тоже ужасное слово?

– Нет.

– Мне нравится нижнее белье парней, – сказала Юлия таким голосом, как будто потянулась, и выдохнула в трубку.

– Ты – девственница?

Вопрос сам соскочил с губ и потряс меня. Мне захотелось повернуть время вспять.

– Нет, – ответила она. – А ты – девственник?

– Нет, – соврал я, уверенный в том, что она не поверила.

– Сколько лет тебе было? – спросила она.

– Пятнадцать. А тебе?

– Четырнадцать.

Я услышал, как она резко вдохнула.

– Что ты делаешь? – спросил я.

– А как ты думаешь? – прошептала она.

Ее дыхание стало напряженным. Звук завораживал. Я напряг слух, чтобы слышать малейшие детали происходящего на другом конце провода.

– Потрогай себя, – сказала она с томностью в голосе, которой я раньше не слышал.

– Хорошо, – подчинился я, хотя уже сделал это.

– Что чувствуешь?

Что нужно ответить?

– Мне хорошо, – попытался я.

– Представь, что это моя рука.

Я уже был готов взорваться. Внезапно она тяжело задышала и потом еще долго приходила в себя.

– Я прикусила губу, – сказала она с фырканьем. – Думаю, там будет ранка.

Все кружилось перед глазами. Такого раньше я никогда не испытывал.

VIII

Наркодилер чем-то напоминает воробья своими близко посаженными глазками, острым носом и нервными движениями. Зачесанные назад волосы открывают его большой и бледный лоб. Он одет в длинное, черное пальто, которое развевается за ним как флаг. На тыльной стороне рук – по татуировке. Я показываю ему свой мобильный.

– Ты знаешь ее?

– Она мертва?

– Ты знаешь ее?

Он слабо улыбается и показывает кривые зубы.

– Ты же все еще отстранен, верно? Я могу тебе ни черта не рассказывать.

– Я снова на службе.

– Покажи тогда жетон.

Я оглядываюсь. Мы стоим на углу возле церкви Мариачуркан в районе Сёдермальм. Из близлежащих кондитерских доносится запах свежеиспеченного хлеба, в отдалении бурлит улица Хорнсгатан. День выдался погожим. Я делаю шаг ему навстречу.

– Сколько ты мне должен?

Улыбка слетает с его губ, и он смотрит на меня.

– Я не помню.

– Много, верно?

– Я все верну.

– Скажи мне то, что я хочу, и мы квиты.

Феликс – бывший доносчик. Несколько лет назад мы прекратили сотрудничество, потому что у него кончилась информация, и он был вынужден уехать за границу на какое-то время. По возвращении я предоставил ему возможность начать все с начала, и Феликс так и поступил, занимая деньги. Его вполне могли убить, и то, что он продолжал жить, само по себе было чудом, но такие крысы, как Феликс, обладали способностью выживать.

– Ты это серьезно?

– Серьезно.