Она безумно устала в том день, потому что тренировка внезапно перетекла в боевой выезд, и они, не успев даже переодеться, так и рванули в город — в старых, посеревших от неотстирывающейся грязи, разъеденных потом туниках, да еще и с лицами, закрытыми от пыли и дыма, которые застилали в том день их тренировочную площадку в преторианском лагере. Этим приемом поделились с остальными те свежеиспеченные спекулатории, которых перевели служить из легионов, воюющих в Сирии и Иудее, с тамошней сплошной пылью и песчаными бурями. Гайе идея понравилась сразу — ни к чему лишний раз показывать себя населению Вечного Города. Да, пусть знают и боятся когорту в целом, но не надо, чтобы узнавали в лицо каждого из них, особенно, после того, как на счету когорты, и особенно ее центурии, которой поручались самые жесткие и опасные операции, оказалось несколько разгромленных поганских логовищ, а за их головы были объявлены награды в преступном мире не только самого Рима, но и Империи — так как интересы были затронуты весьма глубокие. К тому же римский армейский шлем, прекрасно защищавший в открытом бою, со всеми своими чеканными нащечниками и налобниками, металлическим гребнем, ощетинившийся конским волосом, гасившими удары мечей и стрел, оказались малопригодны в тесноте лавчонок и темных подвалах. Так что в ход пошли полотнища хлопковой, окрашенной в черный цвет ткани, которой они закутывали голову так, что оставалась лишь узкая полоска глаз.
Зато граждане Рима реагировали на закрытые до глаз лица спекулаториев с самыми смешанными чувствами — от животного ужаса до насмешки, которую, впрочем, не решались высказать вслух. Лишь однажды у Гайи, так и не осознав, что перед ней такая же женщина, поинтересовалась сердобольная жительница инсулы, стоящая в толпе зевак, сдерживаемой выстроившимися плотной цепью урбанариями — чтобы никто из мирных сограждан не пострадал, пока внутри здания несколько обезумевших от страха, накачанных дурью по самые уши злочинников удерживали в заложниках совершенно случайно оказавшуюся под рукой мать с двумя детьми.
Гайя тогда была злая до глубин души тем, что по ее недосмотру ребята промедлил таки, не успели упредить негодяев и взять их до того, как они, подстегивемые погоней, ворвутся в незапертую дверь одной из нескольких съемных комнат, расположенных на том же этаже, что и лавка частного юриста, за умеренную плату составлявшего любые заявления в суд для тех, кто не был сведущ в законах. Но, видать, помимо такой неплохой в целом деятельности, кому-то еще, кроме оспаривающих скудное наследство вдов или закрепляющих свои права вольноотпущенников, помогал этот ученый муж — как-то же оказались у него, как после выяснилось, не только сами злодеи, которые могли и правда зайти к любому юристу, прочитав его объявления на альбуме возле Бычьего рынка. У горе-юриста нашли и поддельные пергаменты о предоставлении свободы хорошо зарекомендовавшим якобы себе прилежной многолетней работой рабам разного пола и происхождения. Впрочем, происхождение в основном было из южных провинций, и префект тогда все качал головой: «Ну надо же, откуда, оказывается, самых трудолюбивых рабов в Рим везут! А я и не знал!».
Центурион стояла и ломала голову, как лучше им попасть в ту злосчастную комнату на высоком втором этаже инсулы, с третьего этажа которой начинались сплошные ветхие латанные и по несколько раз оштукатуренные плетеные стены, а два нижних были добротными, каменными, построенными из хорошего кирпича на розовой пуццолане. Она боялась, что пусти она ребят с крыши — и стена может просто рухнуть под их сильными, активно двигающимися телами, погубив штурмующих и дав поганцам шанс обраться безнаказанно в той завесе известковой пыли и шума валящихся деревяшек пополам с ломтями штукатурки. А заходить снизу — это фактически отдать себя на расстрел — потому что гады были вооружены небольшими луками, которые использовали сирийские кавалеристы, и прикрывались толстыми оконными проемами с деревянными ставнями.
И вот в тот самый момент, когда она в уме решала сложную задачу, ценой ошибки в которой могли быть жизни ее ребят — полнеющая женщина, уже заскучавшая от того, что вроде напряжение есть, а ничего не происходит, в кокетливо накинутом на голову пестром покрывале, обмахивающаяся двумя руками от жары, вдруг решила поинтересоваться у Гайи:
— Как же жарко! И как же ты дышишь, солдатик, если все лицо черной тряпкой закрыто?
— Как все. Вдох, выдох, — спокойно проговорила Гайя и ошарашила встречным вопросом собеседницу, только начавшую осознавать, что голос-то у «солдатика» странный. — А ты?
Женщина забыла думать о тембре голоса этого необычно хрупкого и тонкого в талии молодого офицера с большими серо-коричневыми глазами в прорези черной ткани — задумалась о том, как дышит и замолчала.