Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– Я только что, только что говорила это! У женщины на это глаз зоркий! И я догадываюсь, в кого он влюблен! В Ушакову Елизавету, правда ведь, а? – сияет от собственной догадливости Вера Федоровна.

Такая уверенность несколько сбивает с толку Американца.

– Может быть, да… Может быть, и в самом деле влюблен в Ушакову! От этого молодца можно ожидать всего, чего угодно! В Лизавету ли Ушакову? Может быть, в сестру ее Катерину?

И, оглядывая Вяземских и Баратынского, вспоминает вдруг Толстой:

– Но мне называли в одном доме и Алябьеву как его пассию!.. А что, не сделал ли он всего вместе в один сегодняшний день: не объяснился ли обеим Ушаковым, не сделал ли предложения Алябьевой, не посватался ли к Гончаровой, почему и заказал лошадей на ночь? Кажется, именно так! Он говорит одно, делает другое, а думает третье! Да ведь это какой-то Талейран, а не Пушкин!.. И поверьте моему слову, служить ему когда-нибудь в Министерстве иностранных дел и быть посланником при австрийском дворе… Это – верно, как дважды два!

Глава четвертая

Начало июня 1829 года. В одном из загородных садов Тифлиса молодые офицеры и чиновники тифлисских учреждений чествуют приехавшего Пушкина ужином. Это происходит в саду Ломидзе, который и распоряжается чествованием вместе с молодым чиновником Савостьяновым. Ночной сад, который лучше назвать виноградником, так как деревья в нем только по сторонам широкой аллеи, освещен фонарями, прикрепленными к деревьям, и цветными фонариками. На перекрестке этой и другой аллеи высится и сияет сплетение трех букв: «А, С и П» – вензель Пушкина. Более тридцати человек почитателей Пушкина, «на ловлю счастья и чинов» забравшихся на Кавказ, его окружают. Накрытые столы устанавливаются винами, закусками, корзинами ягод, букетами цветов, серебряными вазами с фруктами. Гремит оркестр. Суетится многочисленная прислуга – все одетые по-восточному – в черкесках и легких шапках. Пеструю смесь азиатщины с уставной военной и чиновничьей формой представляют и костюмы хозяев праздника. Когда оркестр смолкает, раздастся сразу несколько голосов:

– Венчать! Венчать виновника торжества! Венчать Александра Сергеевича!

В ответ на это Пушкин кричит притворно испуганно:

– Венчать? Го-спо-да! Что вы хотите со мной делать в этом страшном месте? Моя невеста осталась в Москве!

Савостьянов, при общем хохоте подходя к Пушкину с венком из цветов, объясняет ему:

– Венчать, как архитриклина, Александр Сергеевич!

– Вы будете у нас тамада! – кричит Ломидзе и подносит к голове Пушкина другой венок. – Вот я сейчас надену!

Между тем над головой Пушкина свой венок держит уже Савостьянов, и Пушкин принимается хохотать весело:

– Но уверяю вас, что у меня только одна голова! Одна, а не две. Одна, ха-ха-ха!

– Лавровый надо венок! Лавровый! – кричит издали Санковский, редактор местной газеты «Кавказ».

– Вот лавровый! – подносит лавровый венок другой тифлисский молодой чиновник Агамжанов.

– Я ожидаю кротко! – скрещивает руки на груди Пушкин, весело оглядывая всех.

Савостьянов берет из рук Агамжанова лавровый венок, говоря:

– Конечно, лавровый, только он где-то запропастился, я его не мог найти. Александр Сергеич! Мы вас венчаем как величайшего русского поэта, как нашу славу!

Он торжественно надевает на голову Пушкина лавровый венок. Кругом рукоплещут, кричат «ура». Оркестр играет туш.

Ломидзе говорит Савостьянову, потрясая своим венком:

– Знаешь, мы эти венки, твой и мой, повесим на кресло! А?

– Конечно, конечно, на кресло… Александр Сергеич, садитесь на свой трон! Вот сюда!

И Савостьянов суетливо усаживает Пушкина на высокое кресло, на спинку которого вешает венки: свой и Ломидзе.

– Конечно! Теперь я – Серапис! Мне недостает еще какого-нибудь рога изобилия! – шутит Пушкин, но шутку эту подхватывает корнет Батурин и кричит:

– Давайте рог! В рог вина налить Александру Сергеичу!

Ему подносят рог, он наливает в него вина из бутыли. Все около него спешат налить свои бокалы. Батурин несет высоко над головою рог Пушкину.

– Вот вам кавказский бокал: турий рог! Рог изобилия!

– Как же я его должен держать, помилуйте! – обхватывает рог обеими руками Пушкин.

– Как можно красивее! Санковский! Речь!

И Санковский проталкивается к Пушкину с бокалом: