Невероятно насыщенная жизнь (Журнальный вариант)

— Откуда ты ее взял? — спросила я Витьку.

— Парень какой-то дал, — сказал Витька, — я его и не знаю вовсе.

— Какой из себя?

— Длинный, — он засмеялся, — и трясется все время.

Ну и ну! Апологий. Этому-то еще что надо? И что это за словечко такое — раз, два… три… пятнадцать… уф!.. сорок две буквы! Язык сломаешь.

— А кто он такой? — спросил Витька.

— Не твое дело! — обрезала я.

— Подумаешь, — сказал Витька, — чего-то много у тебя хахалей завелось.

Я схватила сковородку, и он вылетел из кухни.

Я согнула записку так, что было видно только одно это огромное слово, и пошла к папе — может быть, он догадается, что оно означает.

Папа с полковником уже не спорили, а, стоя у окна, о чем-то тихо разговаривали.

— Можно к вам? — спросила я.

Папа повернул голову.

— Ну, как, поняла, что такое доброта? — спросил папа, и они с полковником посмотрели друг на друга и захохотали.

— Немножечко поняла, — сказала я скромно, — но ничего, я совсем пойму.

— Конечно, поймешь, — весело сказал папа.

— Па, ты ведь разные языки знаешь. Что это за слово? — и я показала ему краешек записки.

— Чаргог… гагогг… манчауг… гаггог… — уф!.. — запинаясь, начал вслух читать папа, — чаубуна… гунга… маугг, фу! Чепуха какая-то.

— Нет, по-моему, не чепуха, — сказала я, — это что-то означает.

— Абракадабра! — решительно сказал папа.

— А может, шифр какой-нибудь? — предположил полковник и вопросительно взглянул на меня.

— Н-не знаю, — неуверенно сказала я, — может, и шифр.

— И никакой не шифр, — вдруг сказал откуда-то взявшийся Витька.

— А ты откуда знаешь? — спросила я. — Прочитал?

— Не… — сказал Витька и покраснел, — догадался.

— Я вот тебе сейчас! — закричала я.

— Ну, ну, — сказал папа, — об этом потом поговорим. Так ты знаешь, что это такое? — Он показал на записку.

— Эх, вы, — сказал Витька, — вот, — и он достал из-за спины книгу — вот тут написано.

— Ну-ка, ну-ка, — с интересом сказал папа, взял у Витьки книжку и посмотрел на обложку. — А-а! Успенский Лев Васильевич! Отлично, отлично! «Имя дома твоего». Посмотрим. Так, так. Это словечко — индейское название озера в штате Массачусетс, а означает примерно следующее: «Я ловлю на этой стороне, ты ловишь на той стороне, а посередке никто ничего не ловит!» Оч-чень интересно. Молодец, Витька.

Витька сиял, а папа уже воткнулся в книжку, и ему уже ни до кого не было дела.

— Ну, а к чему это? — спросил меня полковник.

— Так, — сказала я, — ни к чему. Василий Андреевич, а вы считаете, что это правильно?

— Что? — удивился полковник.

— А вот это: ты на той стороне, я на этой, а что посередке — никому дела нет.

— Ага, вот ты о чем, — полковник с любопытством посмотрел на меня, — д-да, пожалуй, неправильно. Но ведь то какое время было…

— А сейчас, сейчас — это правильно?

— Нет! — убежденно сказал полковник, — сейчас это совсем неправильно.

— А вот еще! — вдруг сказал папа. — Нет, вы только послушайте…

— По-моему, тоже — неправильно! — сказала я.

— Что неправильно? — спросил папа.

— Нет, это я к дяде Васе, — сказала я.

— А-а, — сказал папа, — так вот что это означает…

Но что означает это слово, нам так и не удалось узнать — резко и настойчиво зазвонил телефон. Я сняла трубку.

— Алло! Алло! Это 77-35-81? Полковника Волжанина вызывает Москва. Вы слушаете?

— Да! Да! — сказала я и протянула полковнику трубку, удивляясь, что там, в Москве, знают, что он у нас. — Вас. Из Москвы.

Папа отложил книгу. Витька с любопытством посмотрел на полковника, а тот чуть не вырвал у меня трубку.

— Полковник Волжанин у аппарата, — охрипшим голосом сказал он и прокашлялся.

Потом он внимательно слушал и только изредка говорил: «да, да», «понятно», «есть» и «слушаюсь». И лицо у него при этом было как каменное, и он ни на кого не посмотрел. Наконец, он сказал «всего хорошего» и повесил трубку. Постоял, помолчал, развел руками и сказал:

— Ну, вот. Надо ехать.

— Так сразу? — спросил папа. Он стал очень серьезным.

— Служба, Гриша, — сказал полковник и вдруг улыбнулся как-то по-мальчишечьи.

— Значит?.. — спросил папа.

— Ничего не знаю, — серьезно сказал полковник, — но, кажется, я пока обойдусь без самовара, — и опять улыбнулся так, что я была готова его сразу расцеловать.

Действительно, зачем ему самовар?

Может быть, я поняла все это не так, как было на самом деле, может быть, я обрадовалась, что полковник не будет пить чай, дуя на блюдечко, а он и не думал об этом, а думал о чем-то своем и очень важном…

Папа встал, подошел к Василию Андреевичу, обнял его, потом оттолкнулся от него и сказал каким-то особым голосом:

— Все правильно, Василий Андреевич, все правильно!

— Вот так! — бодро сказал полковник. — Еще поживем и поработаем.

— Ну, конечно! — сказал папа.

Витька восторженно пялил глаза на полковника, а мне, конечно, стало ужасно жалко, что ему надо уезжать.

— Дядя Вася, — сказала я, — а как же к нам в школу?

— В другой раз, — сказал полковник, — в другой раз. И потом, видишь ли, не умею я как-то рассказывать. Вот, пригласи своего батю — он расскажет интереснее, чем я.