Она подскочила, содрогнувшись всем телом — с ней случалось это иногда, когда она засыпала, лежа рядом со мной.
— Ох… я не знала, что ты… — Она прикрыла тайник шкурами и села на них, грея под мышками озябшие пальцы.
Мне хотелось взять ее руки в свои и перелить в них свой жар, но я был очень зол и потому спросил:
— Ну так как — много собрала?
— Право, не знаю.
— Ты уже три дня мотаешься по пещере — сколько тебе еще понадобится? — Мы планировали собрать не меньше двадцати образцов девакийской плазмы и тканей — по пять от каждой из четырех семей. По словам мастер-геноцензора, этого должно хватить, чтобы составить понятие о хромосомах всего племени.
— Не знаю, — повторила она.
— Почему бы просто не сосчитать их?
— Откуда у тебя эта мания — все считать?
— У меня математическое мышление.
Она потерла руки и подула на них. В воздухе стоял пар от ее дыхания.
— Ты хочешь спросить, со сколькими мужчинами я имела дело — так вот, их недостаточно. — За сим последовала так бесившая меня скраерская поговорка: — Что будет, то было; что было, то будет. — Катарина согнула пальцы. — Я не Бардо и не считаю своих…
— Сколько?
— Ответить на твой вопрос было бы жестоко.
— И все же — сколько? Семь? Восемь? Эта варварская оргия длится трое суток.
— Меньше, чем ты полагаешь. Я люблю мужчин не до такой степени, как вы с Бардо — женщин.
Я подошел к ней и схватил ее за руки.
— Двое? Трое? Все это время я не мог тебя найти. Сколько их было?
— Мужчина был только один — понимаешь? — с грустной улыбкой ответила она.
Еще бы не понять. Передо мной сразу возникли нагие тела ее и Лиама. Я пытался думать о другом, но не мог. Моя прекрасная Катарина лежала под ним, прижимая к себе его ягодицы. Эта картина горела во мне, напоминая похабные фрески, которые переливаются под белой кожей инопланетных шлюх. Я стиснул зубы и спросил:
— Значит, ты все время была с Лиамом? Почему?
— Лучше мне не говорить. Это было бы жестоко…
Настаивать было глупо, но я в тот день был особенно глуп и повторил:
— Почему?
Она отняла у меня руки и сказала:
— Лиам не такой, как другие мужчины… цивилизованные мужчины.
— Мужики, они и есть мужики. Чем это он такой особенный?
— Когда он… когда я… когда мы вместе, он не думает о болезнях, о других мужчинах, с которыми я была, о последствиях… он не всегда думает, понимаешь? Знаешь, как здорово быть с кем-то, кто в такой момент только твой?
— Нет, — честно ответил я.
— Это экстаз.
— Экстаз, — повторил я, глядя ей в глаза. От ревности у меня напряглись жилы на шее.
— С Лиамом это так же естественно, как дышать… он терпелив, понимаешь?
Я закрыл глаза и представил себе этот самый экстаз — представил Катарину с зажмуренными веками, с запрокинутой головой. Моя ревность преобразовалась в желание, гнев уступал место похоти. Пульсирующая кровь распирала меня изнутри. Несмотря на эти разгульные три дня, а может, как раз благодаря им, я страстно желал Катарину — я просто умирал от желания. Я уже шептал ей на ухо какие-то извинения, почти помимо воли, запустив руку в шелк ее волос. Я, как варвар, целовал ее шею. Я снимал с нее шкуры, а она все это время смотрела на меня широко раскрытыми, но ничего не видящими глазами. Внезапно она кивнула, словно увидев нечто доступное только ей, взяла мое лицо в ладони и медленно произнесла:
— Это очень… опасно! — Но в тот момент мне было наплевать на опасность; одержимый необходимостью действовать, я скинул с себя шкуры и стал ласкать ее. — Ты не понимаешь… ты не… — Она легла на свою постель, закинула, как инопланетная проститутка, руки за голову и согнула колени, открыв темный треугольник между ног. Связки у нее под кожей напряглись, и от нее пахло сексом. — Мэллори, — сказала она. Я раздвинул ее колени своими, и скребущие звуки за стенами хижины ушли из моего сознания, как и все остальное. Как объяснить тот таинственный порыв, который овладевал нами каждый раз, когда мы оставались наедине? Мы с ней шутили, что, хотя мы друг другу не всегда нравимся, клетки ее тела любят клетки моего. Мне хочется думать, что тогда в хижине нас толкнула друг к другу любовь. Мы соединились быстро, как звери, в неискусном, но экстатическом акте. Катарина в отличие от большинства женщин возбуждалась легко и быстро, но уже воспламенившись, любила растягивать удовольствие на час или больше, смакуя каждое мгновение. Меня это часто раздражало, потому что я всегда спешил к финалу, к тому ослепительному моменту, когда наш экстаз достигнет вершины и мы оба умрем малой смертью. Сейчас времени у нас было мало, и мы напряглись яростно, в такт, тяжело дыша и обливаясь потом. Она подгоняла меня, нажимая сзади пятками на мои бедра. Я, должно быть, расшвырял старые шкуры, покрывавшие пол, потому что пальцы моих ног зарывались в снег. Я умирал от нетерпения и наяривал все быстрее, рыча, как дикий зверь.