Невернесс

Лиам посмотрел на Катарину, откинувшую капюшон своей парки, и пробормотал:

— Пожалуй, это к лучшему, что вы вернулись на север.

Мне не нравился этот задиристый молодой человек и не нравилось, как он смотрел на Катарину, которая, поднеся миску к губам, дула на горячую похлебку. Даже по стандартам цивилизованного общества он был чересчур красив для мужчины со своим прямым носом и длинными ресницами. Волосы его и роскошная борода были золотистого цвета — масть, которая у человека всегда казалась мне неуместной. Его улыбку все находили обаятельной — я же, глядя, как он улыбается Катарине, мог думать лишь о том, что зубы у него слишком ровные, а губы слишком красные, полные и чувственные.

— На юге нет ничего, кроме льда и смерти, — в кои-то веки согласившись с Соли, подтвердил я. — Только глупец стал бы искать свою смерть во льдах.

— То, что для слабого сумасбродство, для сильного доблесть — так говорят у нас.

— Когда ты проедешь тысячу миль по льду и будешь вынужден убить вожака своей упряжки, тогда и поговорим о доблести.

Лиам, посмотрев на меня, смекнул, наверное, что лестью добьется большего, чем оскорблениями.

— Конечно же, только сила и храбрость позволили Сенвелине перебраться через замерзшее море, пережив бури и холодное Дыхание Змея. Мой брат Мэллори очень храбр, а моя сестра еще и красива. Это хорошо, что вы вернулись домой и такой красивой женщине не придется выходить замуж за Бардо, своего храброго двоюродного брата.

Мне неприятно было видеть, как улыбнулась ему Катарина после этих слов. Улыбка была дерзкая, интимная, с немалой долей любопытства. Необходимость выдавать себя за ее брата угнетала меня. Мне хотелось взять Лиама за шиворот, встряхнуть его и сказать, что это я довожусь Катарине кузеном, а не Бардо. А также сообщить ему и всем остальным, что, как только мы вернемся в Город, Катарина уж непременно выйдет за своего двоюродного брата — настоящего. Но я молчал, стиснув челюсти.

Юрий прошел в переднюю часть пещеры и снял с вертела над огнем несколько бечевок с нанизанным на них мясом. Он нес их на руке, не обращая внимания на текущий из обугленных кусочков сок. Одну из бечевок он вручил Соли, другую оставил себе, третью дал своему брату.

— Мы видели, как вы ехали с юга, — сказал Юрий. — Это был плохой год: шегшей и шелкобрюх ушли на Внешние Острова, а тува болен ротовой гнилью, и его стало так мало, что мы не можем на него охотиться. — Он поднес к носу обугленное мясо и понюхал его. — Остается Нунки, тюлень, но и его стало мало, потому что и рыбы убавилось. Нунки не хочет выходить на наши копья. Это тюленье мясо — последнее у нас. Лиам собирался съесть его на завтрак, и кто бы его за это упрекнул? Но мы увидели, как вы едете с юга, и решили, что если вы люди, а не духи, как подумал про вас Висент, то вам захочется поесть мяса.

Сказав это, он запрокинул голову, опустил в рот веревку и отгрыз часть ее своими крепкими белыми зубами. Мясо, к моему ужасу, под черной коркой было сырое. Юрий кусал, жевал, глотал, снова кусал, и кровь стекала у него по губам. Прожевав, он производил всасывающий мокрый звук, а жевал с открытым ртом, смачно перемалывая жесткое мясо.

Соли наблюдал, как он ест, и следовал его примеру, пожирая свое мясо, как дикий зверь. Юрий поел еще немного и передал то, что осталось, старшему сыну Лиаму. Соли, невозмутимо работая челюстями, тоже передал мне отвратительную, объеденную им связку мяса. Но я не мог к ней притронуться. Я, с таким пылом замышлявший этот романтический поход за тайной жизни, мучился тошнотой и цепенел при виде частицы этой самой жизни, болтающейся в сальных пальцах Соли.

Лиам, вгрызаясь в свое мясо, смотрел на меня. Юрий тоже обратил ко мне свой глаз, недоумевая, почему я не ем.

— Мясо хорошее, жирное, — сказал он, подмигнув мне, и облизнул усы. — Я не люблю убивать Нунки, но люблю его мясо.

Соли смотрел на меня. Висент и его сыновья, Вемило и Хайдар, тоже смотрели. Мать, Катарина и сто любопытных деваки — все они смотрели на меня. Бардо, сидящий с подогнутыми ногами рядом со мной, пихнул меня локтем. Я протянул руку и взял мясо. Оно было еще теплое, жесткое сверху, горячее, мягкое и податливое внутри. Я держал его легко, словно боясь повредить своими нервными пальцами. Жирный сок тек у меня по руке. Вот он брызнул мне в рот, и тошнота подступила к горлу. От запаха жареного меня чуть не вырвало. Я отвернулся, проглотил слюну и сказал:

— Мне следовало бы отдать это мясо моему двоюродному брату Бардо. Он больше меня и голоднее, чем медведь в конце средизимней весны.

Я посмотрел на Бардо, который действительно не сводил глаз с мяса, покусывая себе усы. Несмотря на приобретенный им культурный лоск, несмотря на глубокое отвращение цивилизованного человека ко всякому мясу, кроме искусственного, несмотря на то что поедание живого мяса было откровенным варварством, — Бардо, проголодавшись, съел бы что угодно.

Но Юрий, покачав головой, молвил: