Невернесс

— Секрет жизни! Ты веришь лживым словам этого лживого галактоида? Чушь! Нет никакого секрета в «старейшей человеческой ДНК», что бы эта белиберда ни означала. Никакого секрета нет, понимаешь? Секрет жизни — это сама жизнь, которая идет себе и идет, больше ничего.

В этот миг, как бы соглашаясь с его пессимизмом, прозвонили низко и гулко одни из его часов, а он сказал:

— На Утрадесе настал Новый Год. Они поубивают всех больных белокровием младенцев, родившихся в прошлом году, потом напьются и будут совокупляться целые сутки, пока чрева всех женщин не наполнятся снова. Жизнь идет себе да идет.

— Мне кажется, Твердь сказала правду, — сказал я ему.

Он хрипло рассмеялся, и по коже вокруг его глаз побежали трещины, как по льду.

— Пра-авду! — протянул он с горечью. — У богов что правда, что ложь — все едино.

Я сказал ему, что у меня есть план, где искать старейшую ДНК человека.

Он снова засмеялся — да так, что длинные белые зубы ощерились и слезы выступили на глазах.

— План, говоришь. Ты еще мальчишкой все строил планы. Помнишь, как я учил тебя замедлять время? Когда я сказал, что нужно быть терпеливым и ждать, когда первые волны адажио накроют твой ум, ты заявил, что должен быть способ замедлить время чередованием необычных поз. У тебя был даже план, как войти в замедленное время без помощи корабельного компьютера. А все потому, что как раз терпения тебе и недоставало. Недостает и теперь. Почему бы тебе не подождать, пока расщепители и геноцензоры — или эсхатологи, или историки, или цефики — не найдут эту самую старейшую ДНК? Тебе недостаточно, что тебя наверняка сделают мастер-пилотом?

Я почесал нос и спросил:

— А если я попрошу вас разрешить мне собственную маленькую экспедицию, вы дадите согласие?

— Ты говоришь об официальном прошении?

— Да. Потому что мне придется нарушить один из ковенантов.

— Вот оно что.

Последовало долгое молчание, во время которого он стоял неподвижно, как ледяная статуя.

— Так как же, Хранитель?

— И какой же ковенант ты собираешься нарушить?

— Восьмой.

— Так. — Он уставился в окно, выходящее на запад. Восьмым ковенантом был договор, заключенный три тысячи лет назад между основателями Города и первобытными алалоями, живущими в своих пещерах в шестистах милях к западу.

— Они неандертальцы, — сказал я. — Пещерные люди. Их культура, их организмы — все это очень старое.

— Ты обращаешься ко мне с просьбой отправиться к алалоям, чтобы взять образцы тканей их живых организмов?

— Старейшая ДНК человека. Разве это не ирония, что я найду ее так близко от дома?

Когда я изложил ему свой план в подробностях, он наклонился и ухватил меня за руки, опершись локтями на подлокотники стула. Его массивная голова оказалась совсем близко от моей; от него пахло кофе и кровью.

— Это чертовски опасный план, — сказал он, — как для тебя, так и для алалоев.

— Не такой уж опасный, — с чрезмерной уверенностью заявил я. — Я приму все меры и буду осторожен.

— А я говорю — опасный! Чертовски опасный.

— Удовлетворяете вы мою просьбу или нет?

Он посмотрел на меня страдальчески, как будто я заставлял его принять самое трудное решение в его жизни. Мне не понравился этот его взгляд.

— Хранитель!

— Я подумаю, — холодно сказал он. — И уведомлю тебя о своем решении.

Я повернул голову вбок. Подобная нерешительность была не в его духе. Я догадывался, что он разрывается между нарушением ковенанта и интересами поиска, который сам же объявил; но моя догадка оказалась неверной. Должны были пройти годы, прежде чем я открыл истинную причину его колебаний.

Он дал понять, что больше меня не задерживает. Встав, я обнаружил, что твердый край сиденья нарушил мое кровообращение и ноги затекли. Пока я растирал их, Хранитель стоял у окна и разговаривал сам с собой, как будто не замечая, что я еще здесь.

— Идет себе да идет, — произнес он тихо. — Идет да идет, хоть бы что.

Я вышел от него, чувствуя себя, как всегда в таких случаях, обессиленным, окрыленным и смущенным.

Последующие дни (и ночи) были самыми счастливыми в моей жизни. Утро я проводил на глиссадах, глядя, как борются пришельцы с обильными средизимними снегами. Приятно было снова дышать свежим воздухом, вдыхать запах сосен, и свежевыпеченного хлеба, и разные инопланетные ароматы, приятно катить на коньках по знакомым улицам Города. Долгие послеполуденные часы я просиживал с друзьями в каком-нибудь кафе, выходившем на белый лед Поперечной. В первый день мы с Бардо заняли столик у запотевшего окна, глядя на текущую мимо толпу и обмениваясь рассказами о своих странствиях. Я, попивая кофе с корицей, расспрашивал его о Делоре ви Тови, Квирине, Ли Тоше и других наших товарищах. Почти все они пребывали где-то в галактике, словно пригоршня алмазов, брошенная в ночное море. Только Ли Тош, Зондерваль и еще несколько человек успели вернуться домой.