Nevermore

В нескольких шагах от меня, у стены, возвышался предмет, в котором я с первого взгляда узнал точную копию бесславной «Железной девы Нюрнберга» — огромный ящик в виде фигуры человека, чью широкую двойную крышку сплошь унизывали ряды острых как бритва кинжалов. Слева от этого чудовищного приспособления высилась древняя деревянная дыба. Дрожь отвращения сотрясла все мое существо при одном виде огромной лебедки о четырех рукоятях, которая растягивала несчастную жертву, выкручивая каждый сустав в ее теле. В тени притаилось массивное кресло для допросов с пристрастием — из его седалища, подлокотников и спинки торчали металлические шипы, — а со стен свисали адские орудия самых прихотливых форм и назначения: клейма, строгие ошейники, плети, тиски, щипцы и тому подобное.

Неужто, думал я, озирая эту омерзительную коллекцию, покойный хозяин особняка, Роджер Ашер, был Торквемадой наших дней и, втайне от всех, годами тешил себя, подвергая изощренным пыткам множество неведомых миру жертв?

О нет! Достаточно было провести вечер в его обществе, чтобы рассеять подобное подозрение. Палач, услаждающийся пытками, должен обладать особыми качествами, к числу коих в первую очередь относится избыток жестокой, страстной, агрессивной энергии,а бледный, меланхоличный владетель дома Ашеров показался мне столь безнадежно истощенным нервически и склонным к флегматической скуке, что забавы с этими бесовскими механизмами были ему даже физически не по силам. Гораздо вероятнее, что эти дьявольские артефакты,которые глубокий и сырой подвал спас от огненной гибели, попросту составляли часть его собрания древностей и куриозов,образчики коих мы с Крокеттом видели в гостиной в роковой вечер нашего визита.

Разрешив, к своему удовлетворению, эту загадку, я несколько успокоился, но облегчение длилось весьма недолго, ибо едва отступил первый шок,как возобновилось пугающее пение — на этот раз гораздо громче, ближе, отчетливее!

Я застыл на месте, весь обратившись в слух, и уже, без сомнения, мог утверждать, что этот голос принадлежит женщине. Я разобрал наконец и слова песни, в которых тут же признал жалобу несчастной, обезумевшей от горя Офелии, лишившейся отца, убитого Гамлетом в порыве нетипической для него импульсивности:

Неужели не вернется он?
Неужели не вернется он?
Нет, он умер, умирай и ты,
Потому что не вернется он.

Борода его как снег бела.
Волосы его — что чистый лен.
Умер он, и не вернется он,
Плачем мы о том, что умер он. [79]

Содрогаясь всеми фибрами своего существа, я пошел в ту сторону, откуда доносилось пение, с величайшей осторожностью нащупывая путь среди бесчисленных странных объектов,вместилищем коих служил этот подвал. Наконец, завернув за угол, я оказался внутри сводчатого прохода и увидел в дальнем конце его приоткрытую дверь. С другой стороны двери доносилось пение, и оттуда же в коридор выплескивался бледно-желтый свет.

Глупо было бы даже пытаться передать ту степень тревожного возбуждения, какой я достиг к этому времени. Трясясь с головы до пят, словно в тяжелейшем приступе лихорадки, я прокрался по коридору и остановился возле приоткрытой двери. Там я призвал на помощь всю свою отвагу, до последней капли, и, вытянув шею, заглянул за обитый медью порог.

От представившегося мне зрелища я едва не лишился чувств. Там на каком-то ящике спиной ко мне сидела она — черноволосая, облаченная в черное, и рядом с ней тускло горела масляная лампа. Судя по согбенной позе И ритмичным движениям правой руки, которым сопутствовал шорох бумаги, я заключил, что она читает лежащую у нее на коленях книгу. Комната, или, вернее, склеп,где она находилась, использовалась Ашерами под склад для излишних предметов и без того обильной коллекции изящного. К стенам были прислонены обрамленные картины, а на полу и на многочисленных деревянных ящиках стояли драгоценные произведения ваятелей — итальянские статуи, мраморные бюсты, античные урны и вазы.

Меня в особенности напугало не само присутствие нахохлившейся, облаченной в черное фигуры, но очевидные свидетельства того, что это подземное убежище постоянно использовалось как ее логово: среди множества предметов искусства находились до жути неуместные здесь приметы домашнего быта: таз для умывания, кувшин, покрытый одеялом матрас, груда женских нарядов.

Дурманящее головокружение вынудило меня всем телом опереться на металлическую дверь, и та резко скрипнула, повернувшись на петлях. При этом пронзительном звуке женская фигура замерла — захлопнула книгу — неторопливо поднялась с места и обернулась навстречу мне.

Мне показалась, что глаза мои лопнут от ужаса при виде, увы, слишком знакомого мне лица этого женственного призрака, а ее взгляд пылал сверхъестественным — или противоестественным — огнем.