Дождь шёл ещё пять дней. Каким-то невероятным чудом смена погоды повлияла на Лафнеглов. Лина начала спускаться не только, чтобы поесть, но и посидеть в гостиной, пока я прибираюсь, заварить чай, пока я была на кухне или посмотреть пару часов телевизор. Эд начал немного помогать мне на кухне. На второй день ливня он, наконец, заговорил.
— Ты извини нас, Марс, — тихонько сказал он, протягивая мне вымытую тарелку. Я так удивилась, что чуть не выронила её. Ну надо же… как будто небо услышало мои мольбы.
— Ничего, я понимаю, — улыбнулась я, укладывая тарелку в шкафчик. — Вам нужно было побыть наедине с собой.
— Да, но… Не знаю, ты так о нас заботилась…
— Вы бы иначе с голоду померли.
— … А мы тебе даже ни слова не сказали за всё это время. Закрылись в своей тоске и ни гу-гу.
— Да ладно, — я махнула рукой, принимая очередную тарелку. — Вам это было необходимо. Не худшая неделя в моей жизни.
Невидимый барьер, вставший между нами на эти семь дней, лопнул, как мыльный пузырь. Когда посуда была вымыта, вытерта и уложена в шкаф, я подошла к Эду и обняла его. Тоска, грызшая меня несколько дней, растворилась, исчезла, словно кто-то из наполненной ванной выдернул пробку. Мне было впервые так хорошо, так спокойно. Впервые я не чувствовала себя одной.
— Ненавижу тебя, Лафнегл, — беззлобно пробурчала я, уткнувшись лицом в его грудь. — Люто ненавижу. Никогда больше не смей меня вот так бросать.
Ту ночь мы провели вместе. Сперва говорили о чём-то, говорили много, строили планы на ближайший год, вспоминали прошлое и спорили о чём-то. Я упивалась звуками его голоса, заставляла говорить о чём угодно, хоть о квиддиче. Мне в кои-то веки за всю минувшую неделю не хотелось забиться в уголок, накрыться одеялком и качаться из стороны в сторону. За разговорами мы не заметили, как уснули.
Утром Эд помогал мне приводить в чувство Лину. Та всё ещё бледной тенью самой себя, ни с кем не говорила, только лежала, глядя в стену или в окно. Не знаю, чем бы закончилось всё это, если бы в один прекрасный день я не заболела.
Днём ранее все звёзды встали так, чтобы недуг схватил меня побыстрей. Помню, что тогда я шуршала на кухне, намереваясь на ужин запечь курицу. Осторожно устанавливая противень в духовку, я планировала, не сходить ли в магазин. Я хотела купить к чаю лимонных пирожных, которые Лина так любила. Решив, что успею туда-обратно, я оставила Лафнеглов в обществе «Тома и Джерри», которых с утра крутили по телевизору, и выскочила на улицу, прихватив пару купюр. В своё время Лиди и Лина научили пользоваться меня магловскими деньгами.
По дороге домой я вспомнила, что миссис Хаггсберри просила Лину полторы недели назад зайти к ней за яблоками, что росли в её саду. Так как подруга до сих пор сама пребывала в состоянии овоща, я решила забежать к соседке, сделав небольшой крюк. Та, в свою очередь, начала меня расспрашивать о Лафнеглах и сыпать различными сплетнями городка Оттери-Сент-Кэчпоул. Я улыбалась, кивала, а сама хотела дать ей хорошего пинка, чтобы отдавала мне, наконец, свои яблоки. Но миссис Хаггсберри была милейшей старушкой, божьим одуваном едва ли не старше Дамблдора, так что нога на неё у меня бы не поднялась.
Распрощавшись, наконец, с соседкой, я поспешила домой. Сиреневый сарафан, в котором я выбежала из дома, промок насквозь, лип к телу мокрой мерзкой тряпочкой. Я спешно шагала к дому, подхватываемая порывами ветра, пригибаясь от тяжести яблок. Только подходя к синей двери с молоточком, я вспомнила про курицу. Ахнув, я выронила мешок с яблоками, почти пинком распахнула дверь и вбежала в кухню. Птица была вполне спасена, но мне пришлось собирать рассыпавшиеся по всему коридору плоды.
Когда всё, вроде как, было в полном порядке, а я уже хотела снять с себя промокшее до нитки платье, мне пришлось вновь бежать в сад, где Инсендио решил прогуляться по всем самым глубоким лужам. В одной такой луже я его и выловила. Скидывая по дороге раскисшие балетки, я тащила упиравшуюся животину в ванную. Вымыв кота и затопив весь пол, прибрав, наконец, бардак, я и не заметила, как пришло время ужина. Кое-как переодевшись в что-то сухое, я продолжила заниматься насущными делами.
Видимо, стояния под дождём посреди ночи и мокрой прогулки мой организм мне не простил. Утром я не проснулась — воскресла. И тут же пожалела об это опрометчивом решении. Мозг явно хотел расплавиться, да твёрдая преграда в виде черепа не давала ему. Голова растекалась по подушке, веки настойчиво слипались. Каждую часть тела словно накачали доверху свинцом и швырнули в холодильник, а в голову влили пуд раскалённого железа. Застонав, я перевернулась на бок и свернулась в комок, пытаясь сохранить хоть крупицу тепла в своём тщедушном тельце. Меня трясло. Хотелось просто лежать так сутками и не вставать, а лучше и не просыпаться.
Но шальная мысль, жалом вонзившаяся в то варенье, в которое превратился мозг, заставила меня подскочить на кровати. Завтрак!
Я посмотрела на часы. Без пяти десять. Ой-ой-ой, опоздала!