Неутомимые следопыты

— Непременно буду, — произнес я, удивляясь, почему это он звонит мне и не ждет, когда мы соберемся после каникул на очередное занятие кружка.

Я положил трубку, совсем позабыв спросить, будет ли на этой экстренной встрече мой товарищ Женька Вострецов. Впрочем, Женьке ведь можно позвонить прямо сейчас же и все немедленно выяснить.

Вострецов подошел к телефону. Услышав мой голос, он сказал, что сам собирался мне позвонить и не знаю ли я, чего это нужно от нас Ивану Николаевичу. Я ответил, что мне ничего об этом неизвестно. Как бы там ни было, мы с ним уговорились встретиться в половине первого у касс метро «Краснопресненская».

Ехать было недалеко, до «Киевской». Там, в новом двенадцатиэтажном доме, жил со своею семьею Иван Николаевич. Мы поднялись на девятый этаж, и Женька надавил кнопку звонка.

— Раздевайтесь, ребятки, — встретил нас Иван Николаевич.

В кабинете, куда мы с Женькой вошли, стояло два стула. На столе мы увидели раскрытую общую тетрадь, исписанную мелким почерком. Записи были заметно выцветшими.

— У меня для вас сюрприз, ребята, — Иван Николаевич осторожно похлопал ладонью по тетради. — Я вам уже говорил, что имеются еще некоторые сведения о дальнейшей судьбе Ольги…

Он положил тетрадь перед нами так, чтобы нам удобнее было ее просматривать. Но строчки от волнения расплывались перед моими глазами, и лишь одна, в которой говорилось о каких-то бандитах и кровопийцах, мелькала перед ними.

На первой странице стояла надпись: «И. И. Мещеряков, подпоручик».

— Этому человеку принадлежала тетрадка, — глуховатым голосом произнес Иван Николаевич. — Он был белогвардейским офицером и служил в армии Колчака. Позвольте, я покажу вам, откуда нужно читать. — Он ловко разгладил пожелтевшие от времени странички, испещренные «ерами» и «ятями». — Вот с этой строки.

«5 мая 1919 года», — было выведено в левом верхнем углу страницы.

Конечно, после мы с Женькой прочитали и начало дневника. Прочитали о том, как этот самый И. И. Мещеряков удирал со своим братом, поручиком Георгием, из революционного Екатеринбурга, — так раньше назывался город Свердловск… Но в тот день Иван Николаевич куда-то спешил, и нам было не совсем по себе.

«Кажется мне сейчас, — было написано в дневнике, — будто бы все на земле посходили с ума. Сотни тысяч людей бросили все: дома, уютные, обжитые в продолжение многих лет уголки, — и мчатся прочь, подальше от хаоса, в котором исчезла, словно в кошмарном водовороте, наша прежняя жизнь с ее надеждами, чаяниями, привычками, милыми сердцу людьми… Надя! Наденька! Что же теперь будет со всеми нами? Ты не слышишь меня, не можешь мне ответить!.. Но всегда с тобою моя бессмертная, моя неизменная любовь. И всегда со мною моя ненависть к бандитам и кровопийцам, разлучившим нас!..

Я догадался, что так И. И. Мещеряков называет членов большевистской партии, рабочих, крестьян, солдат… Одним словом, весь бедный, измученный работою люд.

В начале ноября Мещеряковы добрались до Омска. В Сибири, за Уралом, в то время иностранные империалисты собирали армию, чтобы двинуться смертельным походом на запад, на Москву, на революционный Петроград… Правда, Мещеряков в своем дневнике почти ничего об этом не писал — просто я сам это знаю. А он больше горевал о своей разбитой юности, ругал Красную Армию да сочинял скучноватые стишки про луну, про туман и любовь. Четыре строчки я помню до сих пор:

Луна плывет в сиреневом тумане,
Качается, как лодка на волне,
И снова я с сердечной раной
В разлуке вспомнил о тебе…

Над каждым стишком стояли буквы «N. R.».

Потом стихи стали попадаться все реже. И большевиков И. Мещеряков больше не ругал. Видно, разгадал наконец, какие на самом деле звери его дружки — колчаковцы. Вот что он написал в своей тетрадке:

«Нет, никогда я не привыкну к тем порядкам, которые заведены у нас в армии! Может быть, это малодушие, трусость, никому не нужная гуманность?.. Подполковник Белецкий, начальник контрразведки нашей дивизии, потешается надо мной, называет сопляком и мальчишкой. Это за то, что я весь побелел от гнева, увидев, как два здоровенных унтера истязают седую старуху. Два ее сына служили в красных частях. Она кричала… О, как она кричала!.. До сих пор этот нечеловеческий крик боли и страдания стоит у меня в ушах.

Подполковник Белецкий уверяет меня, что простые люди, мол, ни малейшей боли не чувствуют, что их хоть режь на куски, все равно они остаются равнодушными ко всяким болям… А я слушал его и думал о моей матери, оставшейся там, далеко, в Екатеринбурге…