Неумолимая жизнь Барабанова

Юный Лисовский по-моему испугался. Да и было чего!

Безумный Кнопф потребовал бы от меня таких действий, каких я без ужаса и представить себе не мог. Оставалось бросить все и бежать, сломя голову, к детям в монастырь…

– Барабанов, – раздалось из-за двери, – забинтуй мне голову. Водку мне отдай!

Старик поурчал, но дверь отомкнул. Голова Володьки была обвязана вафельным полотенцем, по которому расползались ржавые пятна. Он сделал два-три глотка прямо из горлышка.

– Пить с утра такое свинство, – сказал Кнопф, утирая губы. – Но ты меня должен понять. – Он протянул бутылку мне, пожал плечами. – Ну и как хочешь, а я – буду. Голова разбита в падении с табурета, – продолжил он, – Но с табурета я упал по причине битья в голову. – Он осторожно потрогал затылок. – Надо было у этого целителя еще поискать. Была у него еще бутылочка, ох, была…

– Кнопф, – осторожно начал я, опускаясь на корточки у стены. – О каком наследстве ты врал сейчас?

– Ты испугался. Думаешь, я затаскаю тебя по судам? Черт с тобой, Шурка, живи. Не ты здесь самый вредный. К твоему сведению, у меня теперь пивная в Праге. Что скажешь? Есть люди, которые не бьют Кнопфа по голове, а совсем наоборот.

Ну вот, кажется, и смерть неизвестного Смрчека становится в строку.

– Скажи мне, Кнопф, уж не братья ли славяне…

Затопали на крыльце, хлопнула дверь, и донельзя раздраженный Виталий Будилов возник около чуланчика.

– С Новым годом, – сказал он сухо.

– Явился, – отметил его появление Кнопф. – Небось все свои бутылочки пересчитал.

– Я далек от мысли, – проговорил целитель, и щеки его набухли гневно.

– Ну, нет! – с оттенком рыданья проговорил Кнопф. – Не надейся, сучья лапа. Именно мы к тебе забрались, и именно мы тебя обчистили.

– Кнопф снова пострадал. Мы замешкались с возвратом. Вы же видите.

Кнопф тем временем, кряхтя, размотал полотенце, натряс в ладонь водки, приложил к сокрушенному затылку.

– Щиплет, – сказал он трезво и просто. – Но тут же в голове у него снова соскочило. – Боже мой, боже мой! – заголосил он, взмахивая полотенцем. – Кто будет вести дела? Кто учитывать доходы? – И вдруг заговорил, словно читал с невидимой страницы: – Кем я окружен? Враги меня теснят и без жалости гонят. Они не знают ни порядка, ни пощады, и в беспорядке я пропаду вместе с ними!

– Вы дали ему водки и совершенно напрасно, – сказал Будилов.

– Я сокрушу этот дом и тех, кто в нем, уничтожу. Будет порядок, помрете вы от него, как тараканы.

– И по голове вы ему напрасно стучали. Мужчина он крепкий, но сколько же можно?

– Это не я. Мне самому досталось.

– Сколько событий. И кто же к вам забегал?

– Кой черт забегал! Это старикова работа.

– Вот. Я предупреждал. Ваш папаша человек незаурядный. Но почему же Кнопф толкует о делах и доходах?

И тут раздался гудок. Нормальный автомобильный сигнал.

Раскисший полупьяный Кнопф столбиком застыл на табурете и вдруг беззвучной молнией ударил в целителя, который закрывал собою путь из чулана. Будилов рухнул на крашеный пол с таким звуком, что у меня мелькнула мысль о смертоубийстве. Но я все-таки ухватил Кнопфа за лодыжку, и он заколотился на досках подобно большой рыбе. Где-то с краю мелькнул перепуганный Лисовский. Невредимый целитель, бранясь, вцепился в Кнопфа снизу, и вся эта мешанина рук, ног и ругани медленно поползла к выходу. «Погодите, ради Бога погодите!» – увещевал Будилов. Минуту спустя, когда Кнопф уже перетащил меня через порог чулана, Будилов загадочно пропыхтел: «Вам нечего бояться». В ту же минуту дверь в сени распахнулась, и осиянная снежным новогодним светом вошла барышня Куус. Мы застыли у ее ног, потом Кнопф поднялся на четвереньки и проговорил: «С Новым годом, Мария!», энергично встряхнулся, освободился и, перешагнув меня, скрылся в чулане. «Мир», – благостно сказал целитель, – «Так я заберу телевизор?» Он с достоинством заскрипел половицами, а Манечка присела рядом со мной.

– С Новым годом, – сказала она, когда чулан затворили. – Я все успела. Ох, какая жена у Наума…

Мы вышли на улицу, где ослепительное новогодие пахло яблоками и печным дымом. Снег без единой прорехи лежал так, будто на всей земле осталась только зима.

– Ваши дети здоровы, – сказала Манечка и принялась устраиваться в капюшоне. Она выбрала пряди из меховой тесноты, волосы тут же заиндевели. Манечке очень идет зима.

– Они в монастыре. Неужели это правда, и они в настоящем монастыре? О, как бы я хотела в монастырь! Нет, не на всю жизнь, а побыть там и вернуться. Только непременно так, чтобы никогда уж этого не забыть. Мы постояли у Манечкиной машины и по узенькой тропке двинулись, гуляючи, в сторону целительского домика. Благостный Будилов приветливо пошевелил нам с крыльца ручкой, но не стал досаждать приглашениями. Он поглядел сквозь растопыренные пальцы на солнце и исчез.

Манечка тем временем рассказывала, и выходило, что на самом деле ей удалось все. Мало того, выходило, что откладывать встречу с Ксаверием не следует, и что состоится эта встреча в Бобиной мансарде. «Стоит вам только позвонить», – разъяснила барышня Куус. Необходимость звонить Ксаверию очень мне не понравилась.