Неумолимая жизнь Барабанова

Евгения была прозорлива, и жизнь наша осталась непрозрачной для посторонних именно благодаря ей. Хотя иной раз кажется, удочери я Ольгу, и многое пошло бы иначе.

Маня лихо управилась с волосами, поймала свое отражение в стекле серванта, полюбовалась собою так и сяк.

– Он говорил, что если у кого дети, то все будет замечательно. А сколько ребеночку лет, не имеет значения. Александр Васильевич, а почему у вас нет детей?

– Мария Эвальдовна, – сказал я, – не тревожьтесь. Стоит вам выйти за меня, и в положенный срок сомнения развеются.

День был омерзительный. Злокачественная петербургская осень, когда даже дети своим существованием не оскорбляют природу, когда вся эта природа и без них осклизла и зловонна.

Перед школой под носатыми барельефами стояла Алиса.

– Я поджидаю Ксаверия, – сказала Алиса. – У вас сегодня первое занятие. Погода омерзительная. Идите, идите внутрь.

Я прошел мимо охранника, уселся у двери в Алисину светелку и задумался о странном ритуале встречания. Неподалеку по гулкому метлахскому полу расхаживал печальный человек. Странный то был человек. Уверенно и звучно ступал он, но на меня взглядывал с тревогой. Руки его были крупны и красивы, но совладать он с ними не мог: выхоленные пальцы то сходились в замок, то сворачивались в кулаки, то начинали прижиматься к ладони по одному, словно он считал шаги.

Вот что: больше всего он был похож на человека, которому назначили свидание и теперь опаздывают немилосердно. К тому же у него была удивительная седина. Седые волосы не подкрашивали густую и жесткую шевелюру, а выбрызгивались белыми хохлами по-сорочьи. Посидев под его взглядом минуты три, я убрался в дальний конец коридора и принялся наблюдать за Алисой сквозь узенькое окошко. Пока пестроголовый расхаживал, она предавалась своему странному ритуалу. Из-под широкого, как Исаакиевский купол зонтика Алиса всматривалась в перекресток, где светофоры дразнили автомобили красным. Наконец она что-то там разглядела и без спешки пошла к краю тротуара. Красный автомобиль остановился рядом с нею. Неожиданно величественный Ксаверий высился за рулем. Алиса чуть присела и, покачивая зонтиком в сторону школы принялась говорить. Ни с того, ни с сего в голову мне пришла мысль, что пока Алиса не сбудет с рук мотающегося по коридору джентльмена, Ксаверия мы в школе не увидим. И тут же в вестибюле раздались торопливые шаги, и давешняя моя знакомица, Аня Бусыгина подбежала к хохлатому посетителю.

– Ты здесь. Уже?

Мужчина судорожно вздохнул, несколько раз быстро поцеловал ее строгое личико, поднял девочку на руки и так сделал несколько шагов по вестибюлю. Потом он поставил ее на ноги, и Аня при этом придержала юбку и строго взглянула на меня. Посетитель напротив, позабыл о моем присутствии.

– Ни слова, ни слова, ни слова! – взял Анину ладонь, поцеловал ее. – Ну хоть бы смеху ради несколько слов на бумаге.

– Не люблю, – сказала девочка. – Я и маме…

Она отделила два пальца от отцовской пятерни и до конца разговора не выпустила их.

– Не любишь, – с горечью сказал он. А по мне так лучше совсем не писать, чем так. Мамаше своей по электронной почте пиши, вот что. Или тебе все равно?

Тут я впервые увидел, как улыбается Аня Бусыгина.

– Нет, – сказала она, – ты же знаешь, что нет.

– Тогда пиши, – неожиданно сварливо проговорил хохлатый и стал вырывать из Аниного кулака пальцы.

– Не злись, – сказала Аня, – ведь уйдешь же сейчас.

– Потому и злюсь. Но все-таки знаешь, твоя мамаша здорово придумала с этой подписью. Не будь этой бумаги, Алиса бы сегодня меня и на порог не пустила. Алиса, ух! – Он издал нечто среднее между смешком и фырканьем. – Вот придумал на свою голову. А как Сережа?

– А что Сережа? Ты хочешь знать, не обижаю ли я его? Или ты вообразил, что он меня может обидеть?

– Да Господи, я спросил. Просто спросил.

В руках у пестроголового откуда ни возьмись, появилась бумага. Бумага хрустнула, разворачиваясь, пестроголовый легонько коснулся документа пальцем.

– Тут.

С брезгливой гримаской Аня поставила подпись.

Минуты через три из школьных недр без зонтика и с пластмассовым корытцем, где тесно стояли дискетки вышла Алиса.

– Будем прощаться? – проговорила Алиса, ни к кому в особенности не обращаясь. Но отец и дочь тут же поднялись.

– Алиса!

– Да! – сказала Алиса, окидывая пришельца взором. – Я Алиса и я все знаю. Анюта!

Девочка неожиданно порывисто обняла пестроголового и исчезла. Вряд ли я ошибся, у обоих глаза были на мокром месте.

Алиса, не глядя, протянула в мою сторону корытце с дискетами.

– Спиридон, – произнесла она и решительно встряхнула ключами. – Посетителя проводить. С зонтиком. До машины. – И уже вонзая в скважину ключик. – Пишите. Дочь радуется вашим письмам.

Осыпанный дождем охранник Спиридон вернулся, поставил свой двуручный зонт в углу, и Алиса успокоилась.

– У закрытых школ свои законы, – молвила она, располагаясь у компьютера. Мне показалось, Алиса была рада даже моему присутствию. В этой скоротечной встрече было для нее что-то тягостное, тревожное, что-то опасное. Опасность, похоже, миновала, но несказанные слова томили ее.