Неуловимый Хабба Хэн

Макс глядит на них обеих с такой откровенной гордостью, словно бы сам их только что нарисовал. Или даже просто сочинил. «А что ж, – думает Триша, – с него станется!»

От такой мысли ей становится зябко, словно ветер ледяной в шею подул. Но это быстро прошло. Можно сказать, и не было ничего. Да нет же, действительно не было. И вообще сама виновата, нечего всякую ерунду выдумывать.

– Франк, – говорит тем временем Макс, – а можно устроить так, чтобы ты не убирал пока свои замечательные часы? Чтобы наговориться, нам с Шурфом понадобится, как минимум, вечность. А лучше бы две. Мы же еще и гулять потом собираемся.

– Две? Ну уж нет, – отвечает Франк. – Всему есть предел, даже моему гостеприимству. Придется вам, господа, обойтись всего одной вечностью.

– Ничего, – успокаивает его Лонли-Локли. – В отличие от Макса, я считаю, что человеку следует довольствоваться малым. Одной вечности вполне достаточно.

– Рад, что мы пришли к достойному компромиссу, – смеется Франк и ласково касается рукой песочных часов, которые по-прежнему красуются в центре стола. – Вот вам ваша вечность, получайте. Когда она истечет, я вернусь и сам переверну часы, вам их трогать не надо, сколь бы велико ни было ваше исследовательское любопытство. Договорились?

– С моей стороны было бы неразумно пренебрегать вашими требованиями, – вежливо говорит Лонли-Локли.

– То есть погоди. Выходит, ты все-таки сможешь сюда войти? – изумляется Макс.

– Я смогу. Но больше никто. А я всегда возвращаюсь вовремя. Не раньше и не позже, чем нужно. Поэтому не стоит беспокоиться.

Макс растерянно кивает – дескать, вот оно как все непросто. И тут же снова спрашивает:

– И получается, выйти отсюда, пока остановлено время, тоже можно?

– Нельзя. Но мы с девочками уж как-нибудь да выберемся. Я в них верю.

Он открывает дверь, за которой сейчас нет никакого сада, и вообще ничего нет, кроме густой янтарной тьмы, плотной и подвижной, обнимает за плечи Тришу и Меламори, увлекает их за собой. Трише немножко страшно, она еще никогда такого не видела, чтобы вместо ее сада – полная пустота и неизвестность. Но сопротивляться Франку невозможно, да и стыдно признаваться, что струсила, поэтому она закрывает глаза и делает шаг вперед, за порог. Вечерний воздух пахнет, как всегда, сыростью, дымом, свежей травой и палой листвой. Да и под ногами, вроде бы, твердая почва, а вовсе не бездна какая-нибудь, так что можно открыть глаза и оглядеться. Все в порядке, сад на месте, а тьма, напротив, рассеялась, ни единого клочка не осталось, только воспоминания.