Неуловимый Хабба Хэн

– Куманские штаны, ташерская куртка без рукавов, лоохи с капюшоном, как шимарские горцы носят, – сказал он. – Хорошее сочетание, только так ты и можешь быть одет – в чужие обноски. Что будет велико, обрезай, не стесняйся. Чем хуже, тем лучше.

К тому времени я уже практически утонул в собственной одежде. Даже раздеваться не пришлось – выскользнул из нее, как змея из старой кожи, и тут же нырнул в тонкие, почти прозрачные штаны из дорогой куманской ткани; многочисленные грязные пятна не оставляли шансов установить их первоначальный цвет. Обрезать ничего не понадобилось, прежним обладателем этой одежды был, надо думать, коротышка. Зато очень толстый. С уладаса[19] небось за всю жизнь ни разу не слез. Я кое-как закрепил всю эту роскошь, обмотав талию обрывком веревки; в результате штаны сидели на мне как японские брюки хакама, вернее, как две очень широкие пышные юбки, по одной на каждую ногу. То еще зрелище.

Ташерская куртка тоже болталась на мне как колокол, но это было не слишком заметно, поскольку сверху я напялил пресловутое шимарское лоохи. Оно оказалось более-менее чистым, зато таким рваным, словно его хозяин состоял в очень близких отношениях с дюжиной разъяренных кошек. Так что я без угрызений совести откромсал подол своим «табельным оружием» – изрядно притупившимся без дела кинжалом. Этой одежде уже ничто не могло повредить.

– Отлично, – сказал Коба. – Лучше не бывает, сэр Макс! Сам бы тебя сейчас усыновил, так жалко смотреть. Только разуйся. Не может быть у сироты таких хороших сапог. Ничего, не зима, побегаешь босиком.

– Ладно, побегаю, – согласился я. – А зеркало у тебя есть? Интересно же!

– Пошли на улицу. По дороге, внизу, и полюбуешься, в холле висят зеркала.

– А мы что, прямо сейчас пойдем просить милостыню? – изумился я. – Ночь все-таки.

– И что с того? Ночью подают куда лучше, чем днем. Люди в трактирах сидят, догуливают, настроение у них хорошее, с деньгами расстаются легко, благо и монеты, и перчатки почти у всех при себе: после полуночи редкий трактирщик согласится принимать расписки… Вот с утра и примерно до полудня действительно нечего ловить. Беспечные люди дрыхнут без задних ног, а от служак и домохозяек, бегающих по лавкам, ничего не дождешься. В это время мы и спим.

– Гляди-ка, какие тонкости, я и не знал, – проворчал я и уставился в зеркало, мимо которого мы проходили.

Едва на ногах устоял, честно говоря. Из зеркала на меня пялился лохматый мальчишка-оборванец. Если не обращать внимания на экзотическое тряпье, точная копия меня самого, только двенадцатилетнего.

– Слушай, Коба, с лицом-то мы, вроде, ничего не делали? – неуверенно спросил я. – А оно теперь тоже детское.

– Оно у тебя всегда такое, – пожал плечами Коба. – Мальчишка ты и есть, кто же еще? Просто при твоем росте и сложении это не очень заметно. Особенно когда в Мантию Смерти закутаешься. И еще выражение лица много значит. Взрослый человек самоуверен. Ну, думает, будто понимает, где он находится и что с ним происходит. А у тебя сейчас рожа растерянная и перепуганная. Но и довольная вполне, тебе же интересно, как все обернется, верно?

– Верно, – улыбнулся я. – И босиком я уже целую вечность не ходил. А по городским улицам и вовсе никогда.

– Ну вот и этим заодно развлечешься, – ухмыльнулся Коба, подталкивая меня к выходу. – Давай, не тормози. Идти нам далеко, аж в Новый Город, а на амобилерах нищие не ездят.

– А Темным Путем? – оживился я.

– Темным Путем я не ходок, – помрачнел Коба. – Не люблю я эти ваши штучки. Так что если уж связался со мной, будь любезен, иди ногами. Договорились?

– Как скажешь, – я пожал плечами. – Удивительный ты человек, Коба. Как трехэтажный дворец в лачуге спрятать – так пожалуйста. А простые вещи…

– Ну и что? У каждого есть свои сильные и слабые стороны, – отмахнулся мой опекун. – Я не исключение. И ты тоже. Скажешь, нет?

Крыть было нечем.

Мне понадобилась всего пара минут, чтобы выяснить: я не создан для ходьбы босиком. То есть по шелковистому кеттарийскому ковру или, скажем, по мягкому речному песку – с удовольствием. А по булыжным мостовым Портового Квартала – увольте.

Но увольнять меня, увы, никто не спешил. Коба знай себе шел вперед легким, размеренным шагом. Единственное, что я мог сделать, – постараться не слишком отставать. Обидно было бы провалить всю затею в самом начале по столь пустяковой причине. Тем более в таком виде мне, пожалуй, домой лучше не возвращаться, а значит, сутки надо как-то продержаться.

– Что, трудно босиком?

Коба наконец понял, в чем состоит моя проблема. Но вернуться в дом и обуться не предложил, а лишь снисходительно пообещал:

– Ладно, пойду помедленнее, пока ты не привыкнешь.

– Пока дойдем, я ноги о камни разобью в кашу, – проворчал я.

– Конечно разобьешь – с непривычки-то. Ничего, зато вид у тебя будет совсем жалкий. Охотнее подавать будут.

– Коба, – напомнил я, – у меня нет задачи собрать побольше подаяния. Я хотел только понять, как это бывает – хотеть денег и одновременно не хотеть…