Неуловимая реальность. Сто лет русско-израильской литературы (1920–2020)

На «умной фабрике» нового культурного реализма особое значение приобретают три его особенности: интеллектуализм, фрагментарность и магизм. Первый, как, например, в писательском и редакторском творчестве Гали-Даны и Некода Зингеров, является уже не столько проявлением метафизического, этического или общественного сознания, сколько прямым следствием «высокотехнологичности», knowledgeableness, свойственной ультрасовременным творческим (производящим и производственным) сообществам, следствием слияния науки, технологии и ежедневных практик, включая потребление высоких технологий (и чтение литературы как его частный случай). Также и фрагментарность, характерная, например, для романов Александра Гольдштейна и Дениса Соболева, меняет свое значение: она не просто отражает и моделирует постмодернистскую раздробленность реальности и сознания или децентрализованную изотропную сеть, равнодушную к выбору направления (делёзовскую «ризому») [Deleuze, Guattari 2004: 3-27], а становится функциональным принципом, в соответствии с которым работа системы осуществляется как коммуникация между многочисленными элементами организованного или самоорганизующегося сообщества (то, что в IT сегодня известно как технология распределенных реестров – blockchain). Реализм 4.0 нормализует фрагментарность, выводит ее из сферы культурного, психологического и социального кризиса, превращает ее из следа разлома в активную коммуникативную среду. Конечно, фрагментарность не может увеличиваться бесконечно, однако ее относительная интенсификация должна свидетельствовать об усилении культурной реалистичности, о распределении механизмов смыслопорождения между большим количеством разнородных культурных субъектов и объектов. Многокультурность русско-израильской литературы может рассматриваться, таким образом, как один из аспектов этой функциональной фрагментарности.

Диссипативность, квантовость и распределенность смыслопорождающих механизмов, свойственные новейшей культуре, придают ей характер новой, высокотехнологичной «магии»[8]. В науке такие явления, как квантовая запутанность (quantum entanglement), еще не вполне понятны самим ученым, однако они уже служат для создания новых информационных и коммуникативных устройств. Человек, будучи лишь одним из участников «умной фабрики», не в состоянии пронаблюдать, в жизни или в эксперименте, эмпирически или умозрительно, всю цепочку событий, соединяющую его действие и результат. В культуре, как и в природе, некое состояние никогда не равно сумме создавших его действий и элементов, а потому каузальность всегда содержит латентный магизм. В этом состоит одно из главных отличий реализма 4.0 от реализма XIX века: он снимает потребность и необходимость рассудочного охвата реальности (и отсюда тенденция к фрагментации), но не отказывается от рационализма как такового. Новая реальность, в которой культурные сущности общаются между собой, воспроизводят и меняют сами себя не вполне объяснимыми способами, сходна с магией и мифологией. В этом смысле магизм в израильской русской литературе, например в творчестве Дины Рубиной, Дениса Соболева и Михаила Юдсона, ее склонность к сказке и мифотворчеству, не противоречит ее реализму; он может рассматриваться не только в свете влияния на нее литературы магического реализма, весьма очевидного, но и как ее сущностная характеристика.

Следует упомянуть еще две особенности русско-израильской литературы, вытекающие из предыдущих: демаргинализацию и нонконформизм. Сегодня уже мало кто сомневается, что трудно говорить о маргинальности в новейшей культуре, однако причины называются разные. Одна из них – политическая корректность; другая – самоопределение любой субкультуры как самостоятельной экологической ниши, имеющей свои собственные центр и маргиналии; третья – децентрализация глобальной культуры и мировой литературы, многополюсность мира, постколониальные и постимпериалистические тенденции. Причина демаргинализации израильской русской литературы состоит в ее особом историко-культурном положении: она перестала быть минорной (в делёзовском смысле слова [Deleuze, Guattari 1986]) русско-еврейской литературой в России и на постсоветском пространстве, но не стала периферийной эмигрантской литературой в Израиле. Как квант – это одновременно и частица, и волна, так и израильская русская литература – это одновременно и русская литература в полном смысле этого слова, и израильская литература в полном смысле этого слова, причем эти две идентичности не сливаются, но и не противостоят друг другу, входя в состав того, что принято называть, справедливо ли, нет ли, мировой литературой[9].