Неукротимая Анжелика

Мулей Исмаил остановился. На его губах играла улыбка, словно крики и мольбы доставляли ему такое же наслаждение, как рукоплескания. Он держался на некотором расстоянии от вопящей толпы рабов. Затем вместе с приближенными поднялся на небольшое возвышение. Женщин также устроили на удобных местах, и оттуда Анжелика увидела, что отделяло монарха и придворных от толпы рабов.

В центре площади находилась широкая и глубокая прямоугольная яма, длиной шагов в двадцать. Ее дно было посыпано белым песком. Глыбы камней и несколько чахлых растений, уроженцев пустыни, придавали ей сходство с маленьким садом. От ямы исходило зловоние, удесятеренное жарой, в углах белели остатки скелетов. Львиный ров! В одном из торцов деревянные створки прикрывали два подземных хода, ведущие в ров.

Мулей Исмаил поднял руку. Одна из створок, приводимая в движение потайным механизмом, бесшумно скользнула в стороны, обнаружив выход. Толпа подалась вперед так неудержимо, что первые ряды едва не обрушились в ров. Рабы падали на колени, упираясь руками в край рва, тянули шеи к черному провалу разверстого подземелья. Там, в глубине, кто-то зашевелился. Это был человек, скованный тяжелыми цепями по рукам и ногам. Люк за его спиной захлопнулся. Приговоренный заморгал, привыкая к слепящему свету.

С возвышения можно было разглядеть мужчину громадного роста и редкой силы. Рубаха и штаны — обычная одежда раба — оставляли открытыми мускулистые руки, ноги и широкую, словно боевой щит, волосатую, как у медведя, грудь, на которой блестела круглая бляха с изображением распятия. Растрепанные волосы и борода были белокуры. Эта буйная, скрывшая щеки растительность позволяла увидеть лишь блеск маленьких хитроватых голубых глаз. Вблизи можно было бы различить, что его виски уже тронула седина и в бороде пестрели грязно-серые нити. На вид ему было лет сорок, вот уже полдюжины годов он провел в неволе. По толпе пробежал ропот, быстро перешедший в крик:

— Колен! Колен Патюрель! Колен-нормандец!..

Низкорослый рыжий юноша, склонившись вниз, прокричал по-французски:

— Колен, дружище, сражайся! Убивай, круши, но не умирай, не умирай!

Раб на дне рва воздел мощные руки, успокаивая своего друга. В этот миг Анжелика разглядела кровавые раны на его ладонях и вспомнила, что именно этого человека она видела распятым у Новых ворот. Чуть пошатываясь, он спокойно вышел на середину рва и поднял голову к Мулею Исмаилу.

— Приветствую тебя, государь, — сказал он по-арабски звонким и отнюдь не дрожащим голосом. — Как ты себя чувствуешь?

— Лучше, чем ты, пес, — ответил султан. — Разве ты не понял, что пришел час расплаты за все дерзости, коими ты утомлял меня годы и годы? Еще вчера ты осмелился надоедать мне просьбами допустить в страну попов (так султан называл священнослужителей не только православного, но и всех прочих христианских культов) и позволить им покупать невольников. А я не хочу продавать своих рабов! — воскликнул Мулей Исмаил, встав во весь рост в своем белоснежном облачении. — Мои рабы принадлежат только мне. Здесь не Алжир и не Тунис. Мне незачем подражать прогнившим торгашам, забывающим о своих обязательствах перед Аллахом и думающим только о собственном кошельке… Ты исчерпал мое терпение. Но не так, как тебе хотелось. Думал ли ты вчера, когда я осыпал тебя ласками и обещаниями, что наутро тебя бросят в львиный ров? Ха-ха! Ты ожидал этого?

— Нет, государь, — смиренно ответил нормандец.

— Ха-ха! И ты ликовал, бахвалился перед своими, что вертишь мной, как тебе заблагорассудится? Колен Патюрель, ты умрешь!

— Да, государь.

Мулей Исмаил, внезапно помрачнев, опустился на свое место. Среди рабов вновь раздались крики, и негры-стражники наставили на их толпу мушкеты. Султан тоже поглядел на рабов и еще больше нахмурился.

— Мне неприятно обрекать тебя на смерть, Колен Патюрель. Я уже несколько раз смирялся с этим решением — и всякий раз поздравлял себя, когда ты входил целым и невредимым после наказания, которое должно было бы тебя погубить. Но теперь, ты уж поверь мне, я не позволю демонам вызволить тебя! Я не встану с места, пока не увижу, как будет обглодана последняя кость. И все-таки мне не нравится, что ты умрешь! Особенно, что умрешь ты в ослеплении ложных верований и будешь проклят. Я еще могу помиловать тебя. Стань мавром!

— Это невозможно, повелитель.

— Что тут невозможного? — взъярился султан. — Что невозможного в том, чтобы выговорить: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет — пророк его»?