Неуязвимых не существует

Еще минут пять я стоял истуканом, чувствуя, что капли пота, выступившего от стонов Валенты, катятся по моей спине. Но мне гораздо важнее было проверить, нет ли еще кого-нибудь в квартире и не поддерживают ли мои незваные гости постоянный контакт с ребятами, засевшими в канализации, и не установлены ли в квартире пассивные микрофоны… Их я мог и не почувствовать, но манера поведения Карпины, ее слова, интонации неизбежно должны были подсказать мне, рассчитывает она на уединение или нет. Впрочем, даже после пяти минут проверок полной уверенности у меня не возникло, но на три четверти я был убежден, что микрофонов нет. Карпина, как многие патологические личности, не любила оставлять следов, а ее влияния на ситуацию, ее авторитета в группе и служебного контакта с Нетопырем хватило на разрешение не поддерживать микрофоны включенными. Разумеется, сейчас я был ей за это благодарен.

Потом я тряхнул правой рукой, снимая возможные напряжения, на случай, если стрелять придется действительно быстро, если я чего-то не понял, стоя в прихожей, набрал побольше воздуха в легкие, чтобы не отвлекаться на дыхание, и шагнул вперед. Собственно, идти было недалеко, метров десять, то есть двенадцать больших шагов. Что ни говори, а стандарты жизни несколько повысились даже в Московии за последние две сотни лет. Может, поэтому город, в котором проживало чуть менее тридцати миллионов жителей, занимал сотни этажей и уже практически не вмещался в Кольцевую дорогу, заложенную еще тогда, когда треть города составляли пустыри и свободный воздух.

Они меня не заметили, они трудились над пятью уровнями разнообразной аппаратуры, которая вся, без исключения, была подведена к Валенте, которая голая была помещена в специальное кресло, дающее доступ к любой части тела человека, ко всем его органам, при том, что он оставался связанным и, при желании, дезориентированным. Также, по мере надобности, можно было этому человеку устраивать купанья холодным воздухом или, наоборот, поджаривать ветром, словно бы дующим из самой пустыни, а можно было поддерживать такой комфорт, с которым не всякая подогреваемая водяная кровать могла сравниться.

Теперь мне стало ясно, что делали технари так долго в нашем доме, установить и задействовать это оборудование действительно стоило немалых трудов. Итак, они не сразу меня услышали, да и я не торопился. Я поднял бластер на уровень плеча, прицелился Лапину в затылок, хотя более быстрой и опасной из этой пары, несомненно, была Карпина. Потом я негромко, как мне показалось, даже призывно свистнул.

Трудно сказать, почему я это сделал, все вышло экспромтом, непреднамеренно. Должно быть, я еще не стал убийцей, а был солдатом, что не одно и то же. А может, мне просто хотелось увидеть, как расширятся зрачки Лапина за мгновение до того, как он поймет, что к нему пришла смерть.

Так и получилось, он обернулся, я увидел слабую гримасу, пробившую маску его ожесточения, застывшую на лице, краем глаза заметил, как бросилась за какое-то иллюзорное укрытие Карпина, и мне уже следовало выстрелить, но я все не стрелял, ждал, пока Лапин поймет, что для него в этой жизни все кончилось…

А потом ждать стало уже глупо, и я убил его, раздробив несильным, экономным выстрелом лобную кость, но не навылет, чтобы он не забрызгал мозгами приборы и записи, которые рулонами и роскошными бумажными волнами валялись на полу, чтобы не испачкал стены и обнаженное тело моей жены. Он повалился почему-то вперед, видимо, в самом деле хотел что-то сказать, или сделать, или даже броситься на меня. Так крыса кидается от страха на собаку, которая крупнее и сильнее ее в десятки раз.

И лишь тогда я поймал на мушку Карпину. Она застыла, осознав, что ничего уже сделать не успеет, хотя и старалась. Она замерла, хотя ее рука каких-то полметра не дотянулась до ствола, торчащего из-под корешка большого журнала. Но она все рассчитала правильно, даже если бы она дотянулась… И что дальше? Шансов поднять пушку и прицелиться в меня у нее не было никаких.

Тогда она медленно положила руки за голову, изображая покорность, и повернулась ко мне всем телом. В ее глазах тоже светился страх, но, как ни странно, еще и надежда. Она надеялась выторговать себе жизнь, надеялась, что мне нужны заложники, что я просто буду слишком нерешителен, чтобы убить ее. Убить Лапина, по ее мнению, было не глупо, я показал свою решимость, спустил пар и дал шанс ей. А вот трогать ее оказалось бы глупо, и она, черт подери, была не так уж неправа.

Но я был глуп. А кроме того, она не учла того, что у меня тут были кипы и кипы листов, по которым я мог прочитать все, что они делали с Валентой, и Карпина мне была не нужна.

Я освободил жену, впряг в устройство для допросов свою пленницу, даже не потрудившись раздевать ее, чтобы у нее еще оставались какие-то иллюзии, а потом внимательно просмотрел последние записи обработки «подследственной», то есть Валенты.