Неудавшийся юбилей

– Не обижай нас, Саня, – подвинула ему назад деньги бывшая учительница. – Дед ничего от тебя не возьмёт, а мы если и помогали твоему брату, то делали это от души, просто по-человечески. Он тоже иногда в меру сил помогал нам в чём-то, так и жили. А за могилкой присмотрим, не волнуйся. И пусть она будет простая, как всё здесь. Шикарный памятник был бы на нашем небогатом кладбище инородным телом, и Анатолию это вряд ли понравилось бы. Ведь он был нашим, деревенским, простым русским человеком. Жаль, что ты таким же стать не сумел. Поэтому, действительно, поезжай-ка уж поскорее к себе, в свою «крутую» Москву. Так будет лучше.

– Но… – сконфуженно, уже не споря, мялся Санёк, – неужели совсем никакая помощь не нужна? Я ведь родной всё-таки брат… близкий человек…

– По-настоящему близким все последние годы был ему хотя и слабенький уже, страдающий провалами в памяти, но без малейшей искусственности любящий отец. И ещё… знаешь, кто?

– Кто, скажите, Марь Ванн?

– А видишь вот эту женщину?

– Ничего, симпатичная. На похоронах в одиночку рыдала в стороне от всех.

– Смотри-ка, глазастый по женской части даже в траурном состоянии. Вот и знай, Саня, что она могла стать матерью твоих племянников – толяновых детей… да так уж вышло, что не судьба, значит. Ты ведь никогда не интересовался личной жизнью брата, а следовало, хотя бы из приличия.

– Так я могу познакомиться. Прямо сейчас.

– Уже ни к чему. А знаешь, Сань, какую фразу, монотонно повторяемую как заклинание, услышали мы от Толика, когда его увозили, тяжёлого, отчаявшегося и окончательно доконавшего себя этим запоем из-за безрадостного юбилея в больницу, откуда он так и не выкарабкался?

Санёк вдруг вспомнил, что когда он последний раз дозвонился до Толяна на его мобильный телефон, чтобы извиниться за своё отсутствие на его юбилейном дне рождения и в очередной раз пообещать вот-вот подъехать, голос у Толяна был какой-то уж очень слабый, безжизненный. Да, теперь ясно – он находился в больнице, но почему-то ничего об этом не сказал, а только тихо спросил: «Ты приедешь?»

– Хоть этого не скрывайте от меня, Марь Ванна! Что вы услышали? Что?!

– Сытый голодного не разумеет, сытый голодного не разумеет, сытый голодного не разумеет…

– И умирал с этими словами… – Санёк, схватившись за голову и не помня себя, опрометью выскочил из-за стола, вслепую побежал куда-то. Очнулся он только в реанимационном отделении той самой районной больницы, где так тяжело, в бедности и одиночестве тихо прощался с жизнью всего пару дней назад самый близкий ему по земной логике, после умершей задолго до этого матери и ещё живого, но мало дееспособного отца, человек.

Главной, довлеющей мыслью выписывающегося через некоторое время из больницы Санька было твёрдое желание для начала, в частности, отдать все имеющиеся у него денежные запасы на благоустройство деревенского кладбища, где похоронен его брат, и этим хоть как-то искупить свою вину перед ним и реабилитироваться перед местной общественностью. А затем, и в целом – начать жить за двоих и постараться доделать за отмеренные ему судьбой оставшиеся годы все добрые дела, которые мог бы, да не успел совершить безвременно ушедший Толян.

Насколько хватит такого, не хотелось бы сомневаться, искреннего, но возможно и, как, увы, нередко случается в этой жизни, всего лишь

сиюминутного эмоционального порыва Санька – одному Богу известно…