Неудачница

Меня вновь обдаёт жаром, словно Бондарёв только что прошептал эти слова над моим ухом… И то, как после этих слов он сжал мою грудь через бюстгальтер, то, как жадно укусил мою шею, как уверенно сдвинул край белья и проник пальцем…

Мама дорогая!.. Я уронила голову на руки и медленно выдохнула. Сердце вновь понеслось галопом. Почему моё тело отреагировало так?! Почему вместо того, чтобы испытать отвращение и ударить его по крепко стоящему естеству, мой рот выдал совсем другую реакцию?!

Из него вырвался стон.

Я непроизвольно сжала ноги, стараясь выкинуть память о тех минутах из головы, и понять, как теперь жить дальше, но сознание продолжило подкидывать воспоминания, погружая меня в кипящий котёл из горючей смеси чувств.

Его рык, когда он услышал, как я простонала, его рука, сорвавшая лиф с груди… Его палец, что начал медленно водить по чувствительному… ММммммм!!!!!!!!!!!!!!!!

Я обхватила себя руками и прижала голову к коленям, надеясь спрятаться от того, что произошло.

И от того, что чуть не произошло… Какому Богу возносить хвалу за то, что мне хватило сил вырваться из его рук, влепить ему пощёчину и убежать в свою комнату?.. И какого из Богов благодарить, что Бондарёв не помчался за мной, а остался растерянно стоять внизу, глядя на меня с изумлением и полным непониманием?..

Около девяти часов спустя…

— Мила… я понимаю, ты напугана… или растеряна… Я… Мы должны поговорить, Мила. Через пятнадцать минут нужно выезжать в офис, а я не хочу, чтобы вчерашнее как-то отразилось на твоих обязанностях… Я не хочу наказывать тебя, Мила, и не хочу угрожать тебе… Пожалуйста, открой дверь… Нам всё равно придётся поговорить — рано или поздно.

Опускаю голову, соглашаясь с его доводами, но как мне смотреть в его глаза, когда открою дверь?! Об этом он подумал?.. Хотя, о чём это я? Он же на это просто не способен.

Собираю свою волю по крупицам и медленно поднимаюсь на ноги.

Спала я сегодня плохо; встала с будильником (заведённым на такую рань, чтобы уж точно не столкнуться с шефом) и до ванной добиралась с такой дикой аритмией, что боялась свалиться от сердечного удара. Вздрагивала от каждого звука. А когда скрылась за дверью ванной, умывалась с такой скоростью, будто дом горел.

Но теперь, когда я была готова к выходу, накрашена, одета и причёсана, я ощутила, что открыть дверь своей спальни мне будет не просто «сложно». Я вообще не уверена, что смогу это сделать.

— Мила… — голос Глеба прозвучал так близко, словно он стоял, упираясь головой в косяк…

Не могу. Жалко его. И себя жалко. Что ж за жизнь-то такая?!

Протягиваю руку к замку, но замираю, понимая, что столкнуться с ним сейчас, нос к носу, всё-таки не смогу. Как не смогу выдержать его взгляда, каким бы он ни был — виноватым и пристыженным, или холодным и надменным.

— Глеб Самойлович, пожалуйста, спускайтесь вниз. Я выйду через несколько минут, — говорю ему тихим, но уверенным голосом.

Судя по звукам в коридоре, шеф внял моим словам.

Что ж, теперь, когда он не караулит меня под дверью, выйти из моего укрытия оказалось намного проще. Да, я почти смело покидаю пределы своей комнаты, готовая к быстрому реагированию… Правда, бегать по дому в облегающей юбке, сильно сковывающей мои ноги, будет довольно трудно, но я искренне надеюсь, что до этого не дойдёт. Мы просто поговорим.

Спускаюсь по лестнице, нервно теребя рукав своей блузки. Ловлю на себе взгляд шефа и застываю на последней ступеньке.

— Мила, прости меня, — Бондарёв смотрит мне в глаза, и его голос звучит невероятно серьёзно и напряжённо.

Я стою, глядя на него растерянно и, чего греха таить, пристыженно. А Бондарёв, тем временем, продолжает:

— То, что я сделал вчера, непозволительно. Моему поступку нет оправдания, и я хотел бы, чтобы вы знали — такое со мной произошло впервые. До этого…

— До этого никто не жаловался? — с любопытством спрашиваю, поздно соображая, что лучше было держать рот на замке.

Взгляд шефа тут же меняется, но он опускает голову, скрывая от меня свою реакцию.

— Да, до этого ни одна девушка не хлестала меня по щекам… — медленно соглашается он, стараясь, чтобы голос продолжал звучать холодно и спокойно; затем поднимает взгляд на меня, — особенно после того, как сама скинула одежду и призывно терлась об меня, возбуждая своими стонами.

Мои глаза округляются, а дыхание сбивается.

По-моему, мы зря затеяли этот разговор.

— Я… — выдавливаю из себя.

— Я никогда не беру женщин силой, — обрывает меня шеф, уверенно произнося каждое слово, — И никогда не принуждаю их к сексу без взаимного желания. Но вчера я был введён в заблуждение.

Я открываю рот, чтобы возразить, но Бондарёв меня прерывает:

— Я — мужчина. И когда женщина скидывает с себя одежду, реакция у меня стандартная, — он так пристально смотрит на меня, что я краснею, — Так что впредь постарайся думать, прежде чем провоцировать меня своим алогичным поведением.

— Оно не было… — вновь пытаюсь вставить свои пять копеек, и меня вновь перебивают: