Нэцах

— Ань, кто там? — послышался сиплый голос. За спиной у его Ханки вдруг вырос огромный мужик в тельнике. Мужик по-хозяйски взял Аньку за бедро, отодвинул ее и обратился к Боре:

— Что забыл, мил человек?

Анька вынырнула из-под его лапищи:

— Это к соседям — дальний родственник приехал. Адрес перепутал. Вот выясняем, куда ж ему надо — он с этими нашими линиями все попутал. Я проведу — тут рядом.

— Недолго там! — по-хозяйски рявкнул этот бугай и тяжелым взглядом буравил спину Бори, пока тот шел до ворот.

За воротами Борька вскипел:

— Это еще кто?

— Это муж мой — китобой, гарпунер. Так что ходить сюда не советую.

— Да больно надо! Скажи, где мой сын. Ты меня не интересуешь!

Анька презрительно хмыкнула: — Ты меня тоже! А твой, то есть мой сын, между прочим, в высшей мореходке учится, так что не порть парню биографию — у него все шансы в загранку пойти, а с папашей, который с фашистами якшался, он всю жизнь будет сардельку в Черноморке ловить. Держись подальше. А то я Осю на тебя натравлю. С гарпуном.

— Никейва! — бросит ей вслед Борька, но Анька не услышит.

Вайнштейн вернется в номер в бешенстве — кто бы мог подумать! Он эту доходягу партийную дважды от смерти спас, выкормил, долю в деле дал, а она! Ты смотри, какая борзая стала! Китобоя она завела, шикса престарелая! Сидела же всю войну — рот боялась без команды открыть! А тут — не подходи!

Боря решил остыть и вернуть прежнее благостное состояние. Он гулял по городу, который кипел, роился, фонтанировал — людьми, новыми фасадами, кафе и кинотеатрами. Такого подъема Борька не помнил с двадцать пятого. Только сейчас все было централизованнее и в разы масштабнее. И здесь крутились огромные деньги, это было настолько очевидно, что не нужно было быть королем криминала, чтобы это понимать. Вот только теперь Боря без образования, партийности, внятных документов и трудовой книжки да еще и разменяв шестой десяток, обидно оставался незваным гостем на этом празднике жизни и госбюджетов.

Спокойно жить на собранный капитал не получится: тихо сидеть — не в его привычках, гулять на широкую ногу — сразу заинтересуются товарищи из органов и другие бывшие товарищи. Вайнштейн оказался в патовой ситуации и решил, пока все не прояснится, просто побыть отпускником-курортником, а заодно завершить еще одно старое дело — наведаться на Мельницкую, в свою бывшую квартиру.

Восьмой номер был точно таким же, как раньше, и у Борьки вдруг застучало в голове и в груди до холодной испарины. Детство, юность, брат, отец… Все так нелепо оборвалось, все закончилось, все ниточки… Хотя нет. Да что же это он — конечно не все…

Вовка Шнобель стрельнет у Бори сигарету из пижонского портсигара и взахлеб расскажет ему обо всех жителях двора.

Все начнется элементарно: Боря срисует юного местного жителя, который его точно не знает, и поинтересуется за мадам Гордееву, которая его когда-то лечила. Жива ли?

И так слово за слово узнает весь текущий дворовой расклад. А в первую очередь, что этот пацаненок — внук Гордеевой и сын Женьки. И что его Шейне-пунем уже два года, как стала бабушкой. А еще он выяснит главное: Петька погиб, и Женька с сорок первого одна. Он не повторит ошибки с Анькой и понаблюдает пару дней. А Шейна все еще вполне. Конечно, это не тот цветок, который он так и не сорвал, но на первое время вполне годная кандидатура. Все черты, которые он предугадывал в ней шестнадцатилетней, теперь не просто проступили явно и очевидно, а читались, как плакат. Сука редкопородная. Злющая и надменная. Его любимый фасон.

— Евгения Ивановна! — В Женькин кабинет главного бухгалтера районной стоматологии заглянула сияющая санитарка. — Вам тут письмо!

Женька удивленно посмотрела на конверт и побледнела: — Дай!

Она взяла конверт трясущимися руками, но нет, он был не запечатан, без адреса и подписей.

— Не может быть, — шептала она, доставая записку. Ее первая мысль была: «Петя! Петечка дал знать!»

Но увы. В конверте была записка знакомым почерком с той самой подписью «Твой друг навсегда». Без имени, но с приглашением в ресторан у моря.

Женька откинула записку на стол и закурила, чтобы успокоиться и сдержать улыбку. Санитарка не уходила: — А шо передать взад, если опять появится?

— Передай… — Женька прищурилась, — передай, что я не возражаю.

Она придет в «Аркадию» с точностью до минуты и как всегда при параде. Подойдет и присядет за столик Вайнштейна. Разумеется, лучший, в дальнем уголке с отличным видом на море. На тот самый пляж, где они целовались.

Она молча сядет напротив и хитро, улыбаясь морковно-красными губами, закурит свой любимый беломор.

— Шейна, ты что, куришь? — наконец заговорит Вайнштейн, улыбаясь.

— Ты представляешь? — глядя ему прямо в глаза, ответит Женька. — И даже пью!

— Шампанского?

— Упаси боже! Коньяк.

Да… Борька ликовал. Она сама как коньяк. Перебродила, отыграла и вошла в крепость и вкус.

Женька подняла рюмку:

— С воскрешением! Тебя, кстати, как звать нынче? Случайно не Лазарем?

Боря ее рассматривал масляным кошачьим взглядом:

— Для тебя я навеки твой Боречка. А ты как будто не удивлена моим появлением?