Нетелефонный разговор

– Марья, скажите, а насморк в Швеции бывает?

А на приеме в советском посольстве – аншлаг, все больше домочадцы посольских. Писателей, нас, пригласили всего троих: Юрия Бондарева, Льва Славина (автора пьесы «Интервенция» – фильм тогда лежал на полке) и Михаила Танича. По системе вопрос-ответ-банкет, как выяснилось, к моим коллегам интереса как бы и не было. Хоть и уважаемые люди. Зато меня засыпали записками. По поводу песен тоже, но главным образом интересовала информация из первых рук о частной жизни звезд родимой эстрады: и кто сейчас муж Пугачевой, и правда ли, что одну известную певицу побивает ее законный муженек, и кто за кого поет песни в каком кинофильме, и почему я отдал песню «Проводы любви» Вахтангу Кикабидзе, а не Иосифу Кобзону?.. Литературе пришлось подвинуться, а мне было немножко неловко за столь невысокий средний уровень среднего посольского человека, как-никак шпионы все же! Виски немножко снял напряжение, и советник посольства готов был поделиться со мной сведениями самого конфиденциального свойства: и сколько их здесь, и зачем столько, вполне не подозревая меня в связях с государственным департаментом. И он был прав! Информация пропала, как в черной дыре.

А следующим вечером, не помню уж каким образом, возникла такая узкая компания, как Юрий Васильевич Бондарев и я, и больше никого, и направились мы немедленно, глазея по сторонам, в ближайший кинотеатрик. Там шли, через сеанс, два кинофильма: «Олег Попов», а второй назывался «Бордель». Угадайте, на какой мы решили идти единогласно? Вы правы. И этот вечер остался в памяти, и частичка нашего нечаянного мужского панибратства. И назавтра Юра и его жена Валя были добры и даже одолжили мне кроны на солнцезащитные очки. А потом мы разъехались по домам, два откровенно, хоть и непонятно почему, несовместимых человека: лауреат Ленинской или Государственной премии и секретарь российского Союза писателей и рядовой Иозеф Швейк, песенник из роты подпоручика Дуба, чтобы никогда больше не повидаться и не переброситься даже парой слов. Долг я, правда, завез в Москве и передал через секретаршу.

Я поездил по свету, спасибо тебе за одно это, а больше ни за что, дорогая моя писательская организация. По глупости тогдашней пришло дурацкое вдохновение, и было написано много заграничных стихов, которые никогда и нигде я перепечатывать не буду. Например, из Италии:

Мы были двое,
Без свидетелей –
Я и великая страна
Трех христианских
Добродетелей:
Надежды,
Веры
и Вина.

А в Нью-Йорке, в Организации Объединенных Наций, гид сказала: «А эту картину подарил ООН знаменитый художник Такой-то! Картина символизирует возрождение мира из пепла войны наподобие сказочной птицы Феникс».

И одна ленинградская поэтесса, которая ни на что не поднимала глаз, а все строчила и строчила в свой блокнот, спросила:

– Простите, мадам, как вы сказали, птица?..

Что нужно советскому человеку за границей? Один эстрадный артист так тогда ответил на этот вопрос:

– Советскому человеку за границей все нужно!

Отрицательный герой

Что за человек возникает из разбросанных этих заметок? Во-первых, я или не я? А во-вторых, какой же я на самом деле? Где граница между моими добродетелями и недостатками, можно ли, как в той детской игре, отвернувшись, по наводящим вопросам сразу угадать: Михаил Танич.

Начну с недостатков. Этот тип честолюбив и задирист от природы, может обидеть словом и вызвать на себя огонь, от которого не найдет защиты. Раньше находил, а потом кураж растерялся по ухабам невзгод.

Толстяк, в котором лишних килограммов 15-20 веса, прибрюшистый, вдобавок модник, но всегда плохо одет: во-первых, уже сказано почему – толстоват, а во-вторых, есть проблемы и со вкусом.

Редко с кем пускаюсь в настоящую дружбу, как говорится, редко с кем пошел бы в разведку (правда, и без вас в разведку не пошел бы и вам не советую – не ресторан!). Все больше приятельства на почве работы и застолья.

Люблю свою жену, но разве есть в этом заслуга, другого и выхода не бывает, противоположное просто недальновидно и невыгодно: зачем тогда жена?

Недостаточно образован, но защищен скорострельностью мысли, бывает, что находчивость заменяет мне знание предмета. Схожу за умника.

Иногда требую с других лишнего и бываю нетерпим и несправедлив.

Да что я так перед вами заголяюсь, как на исповеди? Есть же у меня и что-то хорошее, положительное? Есть! Это смелость, а может, и глупость рассказать о своих недостатках. Не каждый решится. Я вот решился. Надо сказать, что кое-что еще и утаил.

Теперь, когда вы все обо мне знаете, если увидите на улице толстяка, копошащегося возле старенького «мерседеса», не умея его завести, и вытирающего ветошью грязные, в масле руки, – это я, смело подходите за автографом, получите обязательно!

6: 1