Нетелефонный разговор

Сзади нас был литовский сарай, и за него заехал «виллис» (на «виллисах» ездили старшие офицеры), немцы его увидели и как начали лупить по сараю из пушек и минометов. Когда из минометов – ладно, но когда из пушек, то снаряды летели через нас чуть ли не на высоте моих дрожащих коленок. Благо, сарай вспыхнул сразу же. И началась моя одиннадцатимесячная командировка в ад, на передний край русско-немецкой войны, назовем ее по сути, а не по пафосной привычке!

Землянки, ровики, окопы. Главное – зарыться в землю, мы это поняли с первой шутки с «рамой». За супом далеко ползти, питаемся как сможем. Курить просим махорочки у проходящих мимо нас за «языком» полковых разведчиков; делим раз в неделю рыжего цвета сахарок – где его такой делают? – живем!

А тут – подарочек: два танка «тигра», метрах в семистах, стоят чуть бочком, вполоборота к нам, и не уползают. Мелькнуло: нет бензина или нет экипажа? Мы быстро выкатили свою сноровистую пушчонку к ветле, рядом с сорокапятчиками (совсем уж мелкая пехотная пушка, «тигры» ей не по зубам), и только развернули станины, как полетели щепки с ветлы за нами, а потом раздался звук выстрела. Мертвый танк пальнул! Я упал на спину в межу, на меня сверху свалился мой наводчик Толик Буниятов, и я увидел, как побелели его губы и он сплюнул кровью – большой осколок угодил ему в правый сосок, разорвав гимнастерку. Он мертво лежал на мне, и еще через минуту мы волокли его по другой меже, уходящей в тыл, на плащ-палатке.

Надеюсь, ему суждено было выжить, потому что, когда мы донесли его до санитарной машины, там были медики и горел костерок, из-за леса вынырнули прямо над нами на огромной скорости два фрица – «мессершмитта», очередью-очередью по нам, по Толику, по красному кресту, разметали костерок и ни в кого не попали! И я воспользовался счастьем Толика, а может быть, ему перепало от моего счастья.

Раньше-то, накануне ранения, точно ему перепало! Толик где-то пропадал и под утро притащил целую рамку из чьего-то улья с медом – облизнитесь! Вкуснота! Да вот беда – пчелы вырвались из улья, напали на него и сделали из Толика японского солдата у озера Хасан: глаз не видать, все остальное распухло – не узнать!

А хозяин меда видел, как пчелы его облепили и кусали-кусали, и пришел в часть жаловаться – мы стояли в латышском лесу. Полковник осерчал не на шутку, приказал выстроить весь полк и провел хуторянина мимо строя. Они шли медленно, вглядываясь в лица солдат. И несдобровать бы Толику, но не оказалось в нашем полку ни одного искусанного пчелами солдата: Толик страдал в ровике на огневой, накрытый одеялами и снарядными ящиками.

– Хороший ты командир! – может быть, подумал обо мне полковник.

– Что за жалостливые пчелы? – может быть, подумал хозяин пасеки.

Никуда не отвертеться мне от войны – эти три года потом аукали и аукали в моих стихах. Мы еще побываем на войне!

Нам было двадцать на войне,
В нас кровь играла и гудела,
Любовь, казалось бы, вполне
Сердцами нашими владела.

Но остужала гул в крови
Душа, уставшая смертельно,
И о войне, и о любви
Нам вспоминается раздельно.

Была судьба недоедать,
Входить в растерзанные села,
Копать,
Стрелять
И попадать!
Любить?
И не было глагола.

И теперь аукают, покалывая, в сердце. То Первый Прибалтийский кольнет, то Первый Белорусский. Годы строятся по ранжиру в моей палате неотложки имени профессора Склифосовского.

«Свидетель»

Свидетель Домбровский. Жозик Домбровский, студент-медик, сын известного в Ростове онколога, стукач. Он был с нами обходителен, вкрадчив, ненадоедлив. Часто он возникал с парой бутылок водки и подбрасывал как раз вовремя хворосту в затухающий костер застолья. Он целый год записывал наши разговоры. Профессорский сынок, всегда при деньгах, нормально. Где нам знать, что уже полгода мы угощаемся на оперативные небольшие денежки госбезопасности. Что следствие ведется давно, что мы просто подопытные кролики начинающего и ловкого стукача, техника-смотрителя человеческих душ.

Однажды он забежал среди бела дня, имея за пазухой совсем другой разговор – посочувствовать домашним по поводу моего ареста (я, видимо, должен был сесть в этот день?), а я лежу и спокойненько читаю «Новый мир». Вот пассаж для обоих! Даже растерялся от его растерянности.

Этот гаденыш закончил мед, стал заведовать здравотделом в каком-то районе Ростовской области и разбился вместе с самолетом-кукурузником, как меченая Богом шельма. Кстати, вообще о стукачах. Ну хорошо, сталинщину и бериевщину мы как бы осудили, но почему же, почему нельзя обнародовать имена стукачей, в чем тут заковыка? Их слишком много? Ну ладно, не всех! Выборочно, в назидание например, стукачей-писателей. Что, они продолжают свое дело и при новых начальниках ГБ?