Нет золота в серых горах!

Любопытно, что большинство авторов, стряпающих жуткие саги, — писатели способные, умелые и интересные. Так почему же хорошие писатели тискают том за томом, растягивая циклы, словно жевательную резинку, вместо того, чтобы использовать идеи для написания чего-то совершенно нового. Кажется, я знаю ответ. Авторы влюбляются в своих героев, им трудно с ними расставаться. Осознав, что из протагонистов больше не выжмешь ни капли, они начинают лепить очередные тома об их потомках.

Авторы влюбляются в свои миры и карты. Если на такой карте есть Серые Горы, а пяти томов протагонисту оказалось недостаточно, чтобы убедиться, что золота там нет, тогда пишется том шестой. А в следующем, седьмом, появится смежный лист карты, и мы узнаем, что расположено к северу от Серых Гор — а это будет несомненно Плоскогорье Серого Дерьма. И наконец, авторы, по сути дела, лентяи, и им просто не хочется думать. Авторы — это ограниченные тупицы, и хоть ты тресни, им никаким кресалом не высечь из себя ничего оригинального, вот они и вынуждены трепать на ветру затасканную схему. К тому же авторы — это расчетливые бестии, их интересуют только денежки, идущие за каждый том.

И все это — обратите внимание! — написал субъект, фабрикующий «Ведьмаков»!

Пока что субъект, фабрикующий «Ведьмаков», вроде бы признает правоту противников фэнтези, которые настаивают — повторяю вслед за Мареком Орамусом — на убожестве жанра. Согласен: жанр этот в своей массе чудовищно истощал. Однако я не могу признать правоту тех, кто утверждает, будто убожество это есть следствие того, что действие происходит в надуманных мирах, а героев вооружают мечами. Я не берусь утверждать ничего иного, кроме того, что научная фантастика, киберпанк и т.п. не менее убоги в своей массе. Никто меня не убедит, будто мир, уничтоженный войной либо катаклизмом, где каждый борется с каждым, а все вместе — с мутантами, лучше квазифеодального мира, где каждый борется с каждым и все вместе охотятся на гоблинов. Хоть ты тресни, я не вижу, чем полет на Тау Кита лучше и достойней экспедиции в Серые Горы, где золота, как известно, нет. Взбунтовавшийся бортовой компьютер для меня ничуть не лучше, чем предатель-чародей, а лазер-бластер не становится для меня достойней меча, алебарды или окованного цепа. А превосходство пилота Пиркса либо Эндера над Конаном, которое я охотно признаю, следует для меня отнюдь не из того, что два первых носят скафандры, а третий набедренную повязку.

Ле Гуин против Толкина

Однако в современной фэнтези можно заметить определенную тенденцию — явное желание вырваться из артуровско-толкиновской схемы. Эти попытки почти исключительно предпринимают авторы-женщины. В фэнтези последних лет виден решительный перевес пишущих дам.

Революция началась с Урсулы Ле Гуин, которая сотворила только одну классическую фэнтези — зато такую, которая поставила ее на подиум рядом с мэтром Толкином. Речь идет о книгах Земноморья. С опасной легкостью миссис Урсула вырвалась из толкиновской колеи и отказалась от артуровского архетипа в пользу символики и аллегории. Но какой?

Уже сам Архипелаг Земноморья — это глубокая аллегория: разбросанные по морю острова словно одинокие, обособленные люди. Жители Земноморья тоже одиноки, поскольку они утратили Нечто. Для полного счастья и покоя им недостает потерянной Руны Королей из сломанного Кольца Эррет Акбе. В первом томе перед нами классическая проблема Добра и Зла. Есть также экспедиция героя. Но путешествие Геда отличается от обычных походов в Серые Горы — это аллегория, это вечное прощание и расставание, вечное одиночество. Гед борется за достижение совершенства с самим собой, он побеждает, объединяясь с элементом Зла, тем самым признавая дуализм человеческой натуры. Он добивается совершенства, признавая, однако, тот факт, что абсолютное совершенство недостижимо. Мы даже сомневаемся в уже достигнутом Гедом совершенстве — и правильно делаем.

«Гробницы Атуана» ведут нас еще дальше в закоулки психики. Вот Атуанский лабиринт, живьем взятый из архетипа, из критского лабиринта Миноса. Как и лабиринт Крита, лабиринт Атуана таит своего минотавра — это не классическое чудовище, которое рычит, брызжет слюной, роет землю и обрывает уши, смеясь при этом зловеще. Минотавр атуанского лабиринта — это сконцентрированное зло в чистом виде. Зло, уничтожающее психику, особенно психику неполную, несовершенную, неготовую к таким встречам.

В такой лабиринт браво входит Гед — герой, Тезей. И, как Тезей, Гед осужден на свою Ариадну. Его Ариадна

— Тенар. Гед, могучий маг, неожиданно превращается в напуганного ребенка — в сокровищнице лабиринта, в напоенной дыханием Зла тьме его спасает прикосновение руки Тенар. Гед следует за своей анимой — ибо должен. Потому что он как раз и нашел утраченную руну Эррет Акбе. Символ. Грааль. Женщину. И снова работает архетип: как и Тезей, Гед бросает Ариадну. Теперь Тенар вырастает до могучего символа, до очень современной и очень феминистичной аллегории. Аллегории женственности.