Нет времени

Премия Андрея Белого — явление того же свойства, что фирма «Макинтош» и партия Явлинского (царствие ей небесное, поскорей бы, поскорей бы). То есть: длинная интересная легенда в качестве официальной истории, куда включается и миф о возрасте — «старейшая из» (фирм, премий, партий). Подчёркнутая интеллигентность. Позиция «некоммерческой организации» (при этом «материальные интересы» крутятся-вертятся себе не хуже чем у прочих, но культурненько так, не на авансцене). Яблоко в качестве символа. Бренд в себе и для себя. Ключевые слова — «качественная сборка/выборка».

Поэтому поэтические сборники номинатов шорт-листа премии Андрея Белого (известная серия, выпускаемая «НЛО») следует рассматривать как образчики породы: то, что не претендует ни на нетленность, ни на новизну, ни даже на скандальность, но на уверенную демонстрацию достигнутого. Просто: вот это и есть современная русская поэзия вышесредней планки.

Итак, три сборника. Три поэта: москвичка, петербуржец, рижанин. География важна: столица просто, культурная столица, несостоявшаяся культурная столица русского зарубежья. Имена? Не то чтобы гремящие в узких кругах, но небезызвестные, да. Годы рождения — начало семидесятых. По советскому ранжиру, за неимением лучшего пользуемому и посейчас — «подающие надежды». В шорт-листе премии стихи оказались в 2001–2002. «Всё вовремя».

Начнём мы с Петербурга, где есть Дмитрий Голынко-Вольфсон, сотрудник Российского Института Истории Искусств (что отзвякивает «факультетом ненужных вещей», но всё ж почёт, респект), а также кандидат, член и персонаж (искусствоведения, редсовета «Художественного Журнала», отшумевшего романа «Укус ангела»). Ещё фамилия отличная, прям какой-то «европейский выбор Украины». Стихи вот пишет. «Бетонные Голубки» (о которых мы дальше и будем…) — третья книга, не считая публикаций.

Что сказать? Как показывает практика, поэзия настоящего интеллектуала обычно тосклива, т. к. состоит из цитат (недавно это называлось «постмодернизм»), вусмерть загрунтованных сереньким «на носу у меня очки, а в душе осень». Раньше, правда, потёки чужой речи свидетельствовали хотя бы о хорошей памяти и начитанности — о, эта ненапыщенная с(о)ветская добродетель, начитанность, приобретаемая в детстве на раздавленном временем диване в неуютной ленинградской квартире! Однако сейчас стало совсем худо, ибо обстоятельства (начиная с голой техники, компьютеров и интернета, и кончая культурной усталостью, когда блевать тянет от секонд хэнда) сделали с начитанностью то же, что младореформаторы с советскими накоплениями в Сбербанке. То есть оная девальвировалась на тысячу процентов, и никакая индексация здесь уже невозможна. Увы. Голынко-Вольфсон — эрудированный человек, имеющий несчастье застать эпоху, когда ценность многознания окончательно фьюить и тю-тю, и сам это понимает. И всё-таки роется в черепе, вытаскивает оттуда слова: у него богатый словарный запас, он знает синтагмы, и это никому не нужно. Получается что-то вроде «шобла жовиальных вральманов меня поджидала на предмет кутежей и жидкопсовой охоты», напечатано в шахматном порядке поперёк страницы: этакое унылое иронизирование над самой идеей «худ. приёма». Или вот такой стиш, в стилистике грузинского тоста:

Я пью кампари за всё, в чём винили меня,
за мнемозы в салоне авиалайнера
c привкусом чупа-чупса, смоквы иль чизбургера
и нашего трэш-приключения загогулины,
за твою алебастровую эпидерму
и шлейку с рядами заклёпок никелевых,
я пью пузырьки той реальности сельтерской,
но не за тебя, не за тебя, Герника.

Исходный текст сокращён мной в 37 раз без потери чего бы то ни было. Не-а, чтобы такое покатило — столько кампари не выпить.

Следующий у нас — рижанин, Сергей Тимофеев, «Сделано». Журналиствовал в знаменитом когда-то «Роднике», потом крутил диски на рижских радиостанциях. Четыре книги, лидер литературной группы. Типа «заявка».

Это уже типа стихи. По крайней мере, в них есть «о чём». Местами ощущается место и время — пиво тяжёлого цвета, худые независимые старушки с острыми локтями, туристы, улочки, дождь. Рига девяностых, опрятная, чуть закруглённая, аккуратно упаковывающая себя перед недлинным переездом в Северную Европу.

Стихи, по правде сказать, тоже в основном упакованные в стандартные картонки общеевропейского верлибра.

Прекрасный серый день,
пасмурность выше обычной
и кофе приобретает вкус крови
или дождя, а то и просто
ржавой воды. Очертания людей
стираются до контура их
обременённых небытием душ.