Нет времени

Подчеркну: речь идёт о самой песне, а не, скажем, о людях, её написавших. В те времена, когда её прослушивание по соответствующим дням было почти обязательным, хороший армянский композитор Давид Тухманов ещё не эмигрировал в Германию и уж тем более не судился по поводу использования мелодии ДП в качестве звонка для мобильника. Вальяжный Лещенко слегка раздражал, но не более того. Об авторе слов, Владимире Харитонове (человеке в высшей степени интересном: фронтовик, медаль «За отвагу», потом МГИМО, потом — автор слов едва ли не сотни советских песен), я тогда вообще не знал: «слова типа народные». Это было отчасти простительно, поскольку в те времена существовала негласная иерархия: «главным» считался исполнитель, вторым — композитор, а уж кто слова нацарапал — обычно не помнили. Ну да это в сторону.

Чем, собственно, не нравился ДП? Никаких внятных причин не любить её у меня не было. Вернее, были, но всё какие-то мелкие. Да, официоз: «к тридцатилетию Победы».[3] Да, музычка сильно отдавала банкетным залом. Но ничего плохого в этом не было: ну, банкет, «что плохого». Да, несмотря на «слёзы на глазах», песня была бравурной до тошноты, причём с какой-то проскальзывающей похабной ресторанной ноткой,[4] но подобными хворями страдала вся советская эстрада. Да, песню крутили чаще, чем надо — но, опять же, из всего того, что крутили, она была далеко не худшей.

Сейчас говорят, что ДП была «гимном ветеранов». Не знаю, не знаю: я как-то не помню особой любви ветеранов — тех, которых помню — к этой песне. Они её считали новоделом и не любили. Но опять-таки, ни о чём дурном это ещё не говорит: понятно же, воевавшие люди предпочитали то, что пелось в сорок третьем году, тому, что было сочинено в семьдесят пятом. К тому же многие из этих стариков откровенно недолюбливали всё «брежневское» вообще (а уж брежневские звёзды все до единого считали личным оскорблением), так что эта неприязнь могла быть и наведённой внешними причинами.

Но нет, дело было не в этом, а в самой песне. Например, именно этот текст почему-то легче всего поддавался травестированию. Что-то в буквально взывало к тому, чтобы поменять несколько слов, кукарекнуть глупость, «пустить райкина». Причём поддавались на это вполне себе приличные люди: после «первых ста» даже серьёзных мужиков в костюмах при галстуках какой-то чёртик тянул за язык залепить что-то вроде «этот День Победы водкою пропах». «Тёмную ночь» пели нормально, «в тесной печурке огонь» — тоже не обезьянили (помнится, мой школьный приятель схлопотал от папы, человека интеллигентного и смирного, увесистый подзатыльник как раз за переиначенный вариант этой песни). А вот ДП… Нет, что-то в ней было не так. Но я не понимал, что именно.

Существовал, однако же, слой людей, к которым эта песня как-то очень подходила эстетически: такие боровякастые дядечки-солидолы, занимающиеся чем-то советски-серьёзным: сейчас такие подались в «крепкие хозяйственники». Тогда у них, впрочем, тоже откуда-то «всё было»: машины, дачи, доступ в распределители и знакомства в магазинах. Многие по возрасту могли бы воевать, но не воевали, зато любили охоту и рыбалку. Их дети обозначали своих пап словечком «папулька», а то и «папулькинд». Мне в слове «папулька» всегда слышалась какая-то «пиписька»: толстая такая, сарделистая.

Вот у этих песня была в чести. Эти её пели — пару раз слышал, случайно попавши на подобные пиры. Пели, правда, как-то… трудно опять же объяснить, что было такого нехорошего в нетрезвом застольном хоре. Но чуялась, однако, какая-то подразумеваемая мыслишка, какая-то объединяющая поющих то ли хитринка, то ли усмешечка, понятная только посвящённым.

И только «гораздо потом», очень поздно, до меня дошло, что «День Победы» — это, по сути своей, гимн тыловиков, гимн «солдат ташкентского фронта». Что сказано в ней буквально, прямо и почти без обиняков.

Если внимательно прочитать — не прослушать, а прочитать — текст песни, то выяснится следующее.

Практически вся лексика, использованная в песне, не военная. Никакие собственно фронтовые или просто военные реалии не упоминаются. Зато чётко маркированы реалии тыловые. Тяжёлые, трудные, но всё-таки тыловые. И никак иначе.

Рассмотрим с этой точки зрения самое ударное четверостишие, центр композиции.

Дни и ночи у мартеновских печей
Не смыкала наша Родина очей
Дни и ночи битву трудную вели
Этот день мы приближали как могли

Что тут, собственно, сказано? Про мартеновские печи, надеюсь, всё ясно: это глубокий тыл. Интересно, однако, что Родина-то («сама») находилась именно там, «у печей» (а не, скажем, на фронте, или хотя бы «при обозе»). Опять же, не поймите неправильно: эта кошмарная работа, конечно, тоже была подвигом, но, как ни крути, подвигом трудовым.