Нет у любви бесследно сгинуть права...

«…Пишу я, обреченный на лишенья, —
Тебе, всех дум и дел моих решенье.

Не так, ошибся: я, чья кровь кипит, —
Тебе, чья кровь младенческая спит.

У ног твоих простерт я безнадежно,
А ты другого обнимаешь нежно.

Не жалуясь, переношу я боль,
Чтоб облегчила ты чужую боль…

Ты, скрывшаяся под крылом другого,
По доброй воле шла на подлый сговор.

Где искренность, где ранний твой обет?
Он там, где свиток всех обид и бед!

Нет между нами лада двух созвучий,
Но есть клеймо моей неволи жгучей.

Нет равенства меж нами, — рабство лишь!
Так другу ты существовать велишь.

Когда же наконец, скажи, когда
Меж нами рухнут стены лжи, — когда

Луна, терзаемая беззаконно,
Избегнет лютой нежности дракона,

И узница забудет мрак темницы,
И сторож будет сброшен с той бойницы?

Но нет! Пускай я сломан пополам!
Пускай перебудет в здравье Ибн-Салам!..

Я — одержимость, что тебе не снилась,
Я — смута, что тебе не разъяснилась,

Я — сущность, разобщенная с тобой,
Самозабвенье выси голубой.

А та любовь, что требует свиданья,
Дешевле на базаре мирозданья.

Любовь моя — погибнуть от любви,
Пылать в огне, в запекшейся крови.

Бальзама нет для моего леченья.
Но ты жива, — и, значит, нет мученья…»

Лейли? — Да нет! То узница в темнице.
И все-то ей мерещится и мнится,

Что где-то между милых строк письма
Надежда есть, сводящая с ума.

А муж стоит на страже дни и ночи,
Следит, и ждет, и не смыкает очи.

У самой двери тщетно сторожит,
Видать, боится, что Лейли сбежит.

И что ни день, готов из сострадацья
Отдать ей жизнь, не поскупиться данью.

Но мрачно, молчаливо и мертво
Сидит жена, не глядя на него.

И удалось однажды ускользнуть ей
От зорких глаз и выйти на распутье:

Быть может, тот прохожий иль иной
О милом весть прослышал стороной.

Так и случилось. Встретился, по счастью,
Ей странник-старичок, знаток по части

Всесветных слухов и чужих вестей.
Он сообщил красноречиво ей,

Что пламя в сердце друга, в сердце страстном
Как бушеванье волн на море Красном,

Что брошен он в колодец, как Юсуф,
Что бродит до рассвета, не уснув,

И в странствиях «Лейли! Лейли!» вопит он,
И для него весь мир Лейли пропитан,

И кара и прощение — Лейли,
И всех дорог скрещение — Лейли.

«Я та Лейли, — в ответ она вскричала,—
Я жизнь его годами омрачала,

Из-за меня он теплился и гас.
Но есть, однако, разница меж нас:

К вершинам гор ведет его дорога,
А я — раба домашнего порога!»

И, вынув серьги из ушей, Лейли
Швырнула дар прохожему: «Внемли!

Не откажись за жемчуг мой от службы!
Ступай к нему, найди предлог для дружбы

И в наши приведи его края,
Чтобы на друга поглядела я,

Оставь его в любом укромном месте.
Все может быть. Сюда приходят вести

О сложенных им песнях. Может быть,
Он не успел и старые забыть.

А может быть, еще другие сложит
И дальше жить мне песнями поможет».

И полетел, как вихрь, ее гонец
По людным рынкам, по краям безлюдным

И встретился в ущельях наконец
Он со страдальцем этим безрассудным.

…Еще нетерпеливей и быстрей
Спешил Меджнун со свитою зверей.

Всего лишь шаг до цели остается.
Послушен жребий. Дело удается.

Достигли рощи пальмовой они.
Безумный ждет в прохладе и тени.

И вот гонец встал у шатровой двери,
И оповещена и мчится пери:

Там, в десяти шагах, ее любовь!
Но сразу в ней остановилась кровь.

«Нет! — говорит, и вся затрепетала.—
Нет, невозможно! Сил моих не стало.

Как быстро тает бедная свеча!
Ступлю я шаг — и гасну, трепеща.

Нет, нет! Идти к нему — идти на гибель.
Сюда он для богохуленья прибыл.

Я знаю, как он грешен и речист.
Пускай же свиток остается чист.

Пускай, представ пред судиею высшим,
Ни слова мы на свитке не напишем,

Не зная срама за дела свои.
В том совершенство истинной любви»…