Нет такого слова

– Вы это зачем? – спросил я.

– А ведь неплохо, правда? – торопливо заговорил он. – Хорошего художника нашли, верно? Смело! Современно! Вот товарища Суслова и не узнать сразу, надо шагов на пять отойти.

Ну да, конечно… Так я и поверил, что начальство этого очень закрытого и почти военного учреждения вдруг разочаровалось в школе Бродского-Лактионова и увлеклось исканиями лианозовцев.

– Ладно трепаться, – сказал я. – Что случилось?

– Дежурного офицера застукали, – признался товарищ. – Ночью. Вернее, под утро. Вот на этом самом столе. Трахался, сукин кот, с уборщицей. Прямо вот тут, на столе, – повторил он.

– Ну и что? – спросил я. – А портреты при чем?

– То есть как при чем? – возмутился он. – Это же при них было!

И он показал на снятые и стоящие на полу портреты, оскверненные созерцанием бесстыдства.

Теперь их меняли на другие. Непорочные.

Стола, однако, никто не трогал.

Кира Викторовна и Ян Янович не для всех

Хорошие книжки в стародавние советские времена – были. Издавались. Но купить их почему-то было нельзя.

Мой отец был писатель. А на Кузнецком Мосту был такой магазин – «Книжная лавка писателей». На первом этаже все обыкновенно, а на втором – такой специальный магазинчик. Только для членов Союза писателей. Причем если приходил какой-то неизвестный член, то у него требовали членский билет.

Главным человеком там была Кира Викторовна. Очень строгая женщина. Я просил папу позвонить Кире Викторовне, чтобы она меня допустила до недлявсехних книжных сокровищ. Он иногда звонил, хотя неохотно. Ну, кто он был? Писатель, которых в одной Москве тысячи три. Или даже пять (да кто считал!). А она – распорядительница Кафок и Цветаевых. И писем Ван Гога. И вообще. Поэтому он не мог с ней раз и навсегда договориться – мол, вместо меня будет приходить мой сын. Надо было предварять звонком каждый визит.

А в магазине «Академкнига» на Советской площади в иностранном букинистическом отделе царил Ян Янович, чудный сухонький старик, похожий на профессора филфака. Там с книгами было почти свободно. Знаешь немецкий – вот тебе Кафка, знаешь английский – вот тебе Джойс.

Но тоже были свои сложности. Однажды я разжился двумя книжками Агаты Кристи. Даже названия помню: “ Sparkling Cyanide” и “Cat Among the Pigeons”. Прочитал. Ничего особенного. Дай, думаю, продам их в букинистический. Приношу Яну Яновичу, он говорит: «Нельзя». – «Как нельзя?» – «А так. Есть список книг, запрещенных к приему. Да, молодой человек. Не только литература, но альбомы репродукций тоже. Абстракционистов не берем. Сюрреалистов. Дали – ни-ни! Из реалистов – Модильяни запрещен. А вот Дюфи – можно».

Ну, хоть Дюфи можно. Понятно почему. Он веселый такой, жизнеутверждающий.

Бежевая папка пятнадцать лет или чуть старше

Давным-давно наша семья дружила с семьей писателя Юрия Нагибина. То есть с ним и его тогдашней женой Беллой Ахмадулиной.

Однажды Б.А. читала стихи в Музее изобразительных искусств им. Пушкина. Там есть такой лекционный зальчик. После чего к ней подошел какой-то неизвестный старик и подарил ей бежевую папку с широкими тесемками.

А она подарила эту папку мне.

Я развязал тесемки. Там на первой странице было написано: «Н. Гумилев. Избранные стихи из разных книг». Толстая пачка машинописи. Хорошая белая бумага. Первый экземпляр.

Я никогда не слышал про такого поэта. Раскрыл наугад посередине.

И прочитал:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,

И руки особенно тонки, колени обняв…

На всякий случай я захлопнул папку.

Посидел минуты три. Раскрыл снова. И увидел:

Созидающий башню сорвется,

Будет страшен стремительный лёт,

И на дне мирового колодца

Он безумство свое проклянет…

Я помотал головой. И в третий раз раскрыл наугад: