Нет сигнала

По напряженному взгляду Сотникова и отсутствию шуток Новиков сразу понял, что тот сомневается, но больше не может сдерживать тревогу. В этот миг Новикову стало совестно, ведь Сотников звонил ему не как начальнику, а как умному человеку, способному дать совет.

Ученым Николай Новиков никогда себя не считал, а вот стратегом – всегда. Ему казалось, что он играет в шахматы, а его враг – само незнание, и нет у него фигур, только тьма, закрывавшая часть поля. А он – Новиков-младший – создавал фигуры, способные это поле осветить. Он брал их пешками, ставил на поле и давал ресурс, чтобы они взращивали в себе ферзей, а потом делали, быть может, всего один шаг прямо во тьму и рассеивали ее своим присутствием.

Странная это была игра. И вот теперь Новиков впервые понял, что взрастил фигуры, которые можно оскорбить неведеньем, потому, стоя в больничном коридоре, жестом остановил Сотникова.

– Сначала я, – уверенно сказал он. – Есть две вещи, которые ты должен знать прежде, чем расскажешь мне о проблемах на Титане.

– Это могут быть и не проблемы, – пояснил Сотников, хмурясь, но тут же кивнул: – Слушаю.

– Я – глава Люкса, – без предисловий сказал Новиков и умолк, давая собеседнику осознать услышанное.

Сотников хмыкнул, задумчиво потер подбородок, покрытый трехдневной щетиной, готовой превратиться в бороду, и кивнул:

– Это логично, – сказал он, совершенно не удивляясь.

Ему сразу стало понятно, почему Новиков интересовался Титаном и почему теперь предупреждал о своем намерении. Даже собственное приглашение в проект стало понятней. Сотников иллюзий на свой счет не питал. Он хороший микробиолог, но не лучший в мире. Профи, но почти заурядный, от общей массы отличный, разве что, набором личностных качеств, позволяющих быть и подчиненным, и лидером, если это нужно. Серым кардиналом Сотников тоже мог быть, а благоговейного ужаса перед начальником не испытывал. Не тот он был человек, чтобы Новикова, которого уважал и считал почти другом, вдруг боготворить только потому, что он его работодатель.

– Что еще я должен знать? – спокойно спросил он, давая понять, что первый пункт для него совсем не проблема.

– Я нахожусь на территории больницы, где сейчас лежит Матвей Денисов, и хочу, чтобы ты рассказал все нам обоим. Ему нужно это знать.

Как стратег, Новиков понимал, что без неприятностей не обходится ни один проект, главное выжать из любой неприятности максимум пользы. В конце концов, большинство проблем – как в математике два минуса, что могут вместе дать плюс.

– О, это хорошо, – внезапно вздохнул Сотников и даже вытер платком пот со лба. – Он, между прочим, что-то заметил на эту тему перед своим отстранением.

– Что? – поразился Новиков. – Что-то пошло не так еще до вылета? Почему я об этом не знаю?!

В его голосе прозвучало раздражение. Вот такие вещи он не любил узнавать последним. Сразу возникало чувство, что все никогда и не было под контролем.

– Потому что никто не знает, зачем он распечатал данные по газам в воздухе и подчеркнул кислород, – пояснил Сотников. – Нарушений норм там не было, вот и докладывать было не о чем.

Новиков хотел возмутиться, но не успел – из палаты вышла Нина и кивком дала понять, что уже можно зайти.

– Ладно, – примирительно сказал он. – Я пока прерву связь, чтобы его подготовить к разговору, да и ты учти, что состояние у него тяжелое.

– Только не говори, что слухи о его безумии правдивы? – испуганно спросил Сотников.

Новиков даже шаг не сделал. Поднял ногу и поставил ее на место, не справившись с такой информацией, еще и стукнул по полу искусственной пяткой так, что бедро заныло.

– У него больное сердце, – только и сказал он, прежде чем отключить связь.

Слухи о Матвее он не удосужился отслеживать, а теперь пожалел об этом, заходя в светлую палату. Большие окна открывали вид на синее небо и город. Несколько крыш таких же высоких зданий маячили впереди несокрушимыми башнями, что подобно колоннам пантеона тянулись ввысь.

Матвей и смотрел на них, сидя в кровати. Одну ее часть специально подняли так, чтобы можно было почти сидеть, подложив под спину подушку. Так Матвею было проще дышать. Тонкая трубка была закреплена на его лице под самым носом, и ее белизна почти сливалась с цветом кожи исхудавшего Матвея.

Он уже не хотел знать, кто именно к нему пришел, только смотрел в окно и молчал, замечая, что птицы не летают так высоко.

Когда-то ему казалось, что вся его жизнь – это наука, что смысл ее в исследовании и познании, но вот уже восемь месяцев он лежал здесь, в центре. Вид за окном менялся, и его состояние тоже. Сначала он выходил, гулял по городу, даже позволил себе побывать на гонках у брата в Бостоне в сопровождении Нины. Тогда ему казалось, что все непременно решится, а теперь было страшно даже пошевелиться в постели, не потому что движения причиняли боль или могли спровоцировать приступ, просто потому, что безумно хотелось лишь одного – покоя. Он все еще мог ходить, даже сесть на велотренажер ради очередного теста, но смысла в этом не видел.

– Привет! – бодро сказал ему Новиков, а Матвей только вздохнул.