К дубраве что есть силы бежал лейтенант Добриченко, придерживая рукой вертлявую планшетку. Он с разбегу бросился на разведчиков, обнимал их долго и крепко.
— Как это вы додумались, ребята? — спросил, немного отдышавшись, лейтенант.
— Беда всему научит. Эх, сестренки-шестеренки, — развел руками Щербаков. — Вот мы и дома!
И СЛЕДЫ ЗАМЕЛО…
— Berlin, dreiundzwanzig[2], — прохрипел немец и вскинул автомат. Обмотанные соломой сапоги часового выбивали залихватскую чечетку.
— Niirnberg, sieben![3] — отозвалась залепленная спетом фигура и прошла мимо немца.
Обер-ефрейтор Хилле проводил взглядом солдата, который, по-видимому, торопился по своим надобностям, и полез в глубокую нишу. «Почему этот растяпа бродит по траншее без оружия? — удивился часовой. — Ведь гауптман Бредель приказал выходить из блиндажей только с автоматами». Но в такую кромешную ночь не до придирок — сильный мороз сковал все тело, а пронизывающий ветер, кажется, разгуливает свободно даже в брюшной полости. Хилле стянул перчатку и начал изо всей силы дуть на окоченевшие пальцы.
Если бы обер-ефрейтор заглянул под плащ-накидку солдата, то увидел бы крепко зажатый в кулаке финский нож. На свое счастье, Хилле не был любопытным службистом…
Заснеженная фигура миновала несколько поворотов траншеи, повернула голову. Хилле все еще отсиживался в безветренной пище. Сунув нож за голенище, неизвестный взобрался на бруствер и пополз в завывающую белую пургу. Он двигался быстро и ловко, как человек, который выутюжил животом не один десяток фронтовых километров. За полосой лозняка он отбросил капюшон, из-под которого выглянуло раскрасневшееся, иссеченное вьюгой лицо. «Ох и намучился в той воронке, замерз, как пес, — ворчал разведчик Гуля. — Зато пароль подслушал… Потому и обошлось благополучно… Вот выясню обстановочку в Гречанке — и на печку…»
Гуля вспомнил слова ротного: «Посылаю тебя, Федосеевич, потому что больше некого. Ветераны — в госпиталях, а новички еще не обстреляны… Не горюй, артиллерия поддержит на полную катушку…» От этих воспоминаний стало немного теплее. Наверное, в роте сейчас беспокоятся…
Пронизывающий ветер крутил над полем белые вихри. Они перекатывались через разведчика и исчезали в завывающей мгле. Гуля плотнее закутался в плащ-палатку и, проваливаясь в сугробы, направился к проселочной дороге. «Ничего, — бодрился разведчик. — Снег с ветерком еще мне послужит… В непогоду нашему брату спокойнее: немцы прячутся по хатам, часовые не так глазасты. Правда, кругом не видно ни зги — легко попасть прямо сатане в пасть…»
Впереди в косматых вихрях метели замаячил дорожный знак. Гуля прочитал надпись: «Nach Antonowka — 4 km», посмотрел на часы и двинулся дальше. По обеим сторонам проселочной дороги, словно сопки, громоздились снежные сугробы. Против ветра идти стало еще трудней; на ногах будто гири повисли… «Сейчас организовать бы снегозадержание — осенью амбары бы трещали», — вздохнул Гуля и с горечью подумал о том, что его односельчане нынче, пожалуй, не узнали бы своего председателя колхоза. Крадется по своей земле, как бродяга-волк, нет при нем ни партбилета, ни орденов…
Справа из-под горбатого сугроба торчит дышло, видно, кто-то воз сломанный бросил. Можно вырыть нору и хотя бы на минутку спрятаться от этого холода, от вьюги, отдохнуть, потому что болит каждый мускул… «А потом что? Окочуриться?» — разозлился Гуля.
Чтобы не поддаться соблазну, он на все лады принялся ругать Гитлера, Риббентропа, всех известных и неизвестных генералов фюрера. Потом он стал думать о союзниках: «А что им до нас, до нашей беды? Ни холодно ни жарко! На американском золоте держится весь Рур, в каждой немецкой пушке — английские стерлинги… Дай только нам добраться до этих круппов!..»
На окраине Антоновки — большого и разбросанного села — разведчик присел за выкорчеванным пнем, напряженно всматриваясь в даль. Из третьего от края двора один за другим выходили немцы с досками на плечах. Их шипели облепил снег. «Что это они среди ночи задумали? — удивился сержант. — Какого дьявола всполошились?»
Подождав, когда из ворот вышел последний немец, Гуля побрел во двор. Оглядевшись вокруг, примостил на плечо дубовую балку и, пошатываясь, поплелся в глубь села.
У заборов и во дворах стояли зачехленные гаубицы и противотанковые пушки, к сараям прижимались тягачи, бронетранспортеры и средние танки.
Разведчик переложил балку на другое плечо и как будто ненароком задел рукавом по танковой башне; на темпом фоне забелел номер машины, под ним — выведенный эмалевой краской шлем. «Какое-то новое соединение, — догадался Гуля. — Танков с такой эмблемой перед фронтом пашей дивизии еще не было. Поглядим на бронетранспортеры».
Он подошел к остроносой огромной черепахе, что сидела в снегу по гусеничные колеса. Тронул плечом бронированный щит. Появилась готическая буква «D» над скрещенными стрелами. «Тоже новинка…»