Нет худа без добра

– Когда я был маленьким, мама сказала мне, что если я напишу письмо мэру Филадельфии – сначала им был Фрэнк Риццо, потом Уильям Грин – и попрошу у него разрешения подняться на крышу Сити-Холла, то он, может быть, разрешит мне посмотреть на Филадельфию даже из-под самого купола, где стоит скульптура Уильяма Пенна[17]. И я стал писать письмо, пытаясь придумать аргументы, которые убедили бы мэра разрешить мне это. На письмо ушел не один день. Я написал, что усердно учусь в школе, что я хороший сын, слушаюсь маму и всегда делаю разную домашнюю работу, пообещал ходить на все выборы, когда вырасту (я выполнил впоследствии это обещание, потому что мама говорила, что это патриотический долг всякого американского гражданина), а также сообщил, что хожу в церковь каждую неделю и пытаюсь быть добрым католиком. Написав письмо, я переписывал его снова и снова, пока стиль не стал достаточно хорошим для того, чтобы послать письмо официально избранному мэру. Мама прочитала письмо, и мы опустили его в ближайший почтовый ящик, скрестив на счастье пальцы в надежде, что я достаточно хороший мальчик для того, чтобы подняться на крышу Сити-Холла. Примерно через неделю я получил адресованное мне лично написанное от руки письмо, в котором говорилось, что я хороший мальчик и могу посетить здание муниципалитета. Мы пошли туда вместе с мамой. Мы шли, держась за руки, по Брод-стрит, а здание Сити-Холла все вырастало и вырастало перед нами, затем мы поднялись на лифте на его крышу. Сити-Холл, кстати, был тогда одним из самых высоких зданий в мире и самым высоким в Филадельфии – до тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. С крыши мы видели весь Город братской любви, все его улицы, расположенные под прямыми углами, – планировщики были явно зациклены на том, чтобы никто не заблудился в городе. Я был очень горд, глядя на Филадельфию с такой высоты и зная, что я заслужил это право тем, что я примерный мальчик.

Глаза Элизабет возбужденно загорелись, и я очень надеялся, что мое выступление имеет успех; сердце мое стучало, перчатки взмокли внутри от пота.

– И лишь когда я вырос, до меня дошло, что на крышу Сити-Холла пускают всех без разбора, хороших и плохих мальчиков, а письмо «от мэра» написала сама мама. Уже взрослым я вновь поднялся туда, но это, конечно, было уже совсем не то. В этом не было никакой моей заслуги, любой мог сделать то же самое. Здание не вырастало передо мной, как в сказке, когда я шел по Брод-стрит; при подъеме на лифте мое сердце не билось учащенно; вид сверху был совсем не таким захватывающим; городские кварталы казались распланированными уже не так четко, и без мамы мне даже не особенно хотелось задерживаться там.

– Мне она представляется замечательным человеком, – сказала Элизабет, улыбнувшись.

– Она и была замечательным человеком.

– Ты тоскуешь по ней.

– Да, очень.

– Я сочувствую тебе.

– А я сочувствую тебе – тому, что тебе пришлось съесть кроликов и что тебя похитили пришельцы.

Она села на скамью, я сел рядом.

Мы наблюдали за снежинками, кружащимися в танце и опускающимися с неба прямо в реку.

Я думал, что Элизабет будет вглядываться в темноту, высматривая НЛО, но она ни разу даже не подняла головы.

В этот вечер разговоры об НЛО и пришельцах не интересовали ее.

Из кино я знал, что это был тот момент, когда надо обнять Элизабет, и сердце у меня чуть не выпрыгнуло из груди при одной мысли о том, что я обниму своей рукой другое человеческое существо и наши ребра будут соприкасаться через пальто.

Но я не обнял ее своей рукой.

Мы просто сидели и сидели рядом на скамейке, пока наши шапки не побелели от снега, а носы не покраснели.

Наконец она встала, я встал тоже.

Мы молча пошли обратно к отелю, оставляя позади две цепочки следов, которые в скором времени будут засыпаны новым снегом, а потом их сгребут лопатой прочь, уничтожив следы нашей совместной прогулки по старому Монреалю. Я подумал о том, как много людей пережили в Монреале тихие значительные моменты, которые были так важны для них, но совершенно не интересовали всех остальных, живших на земле когда-либо.

Элизабет открыла дверь своего номера с помощью пластиковой карты и сказала:

– Спокойной ночи, Бартоломью.

– Спокойной ночи, – ответил я, стоя в коридоре.

Она посмотрела долгим взглядом мне в глаза, держа руку на ручке двери.

А затем она вытащила из кармана еще один тектитовый кулон и подняла его надо мной. Я опустил голову, она повесила кулон мне на шею и кивнула.

Я кивнул ей в ответ.

– Макс хотел, чтобы у тебя был и третий кристалл, если ты его заработаешь. Ты заработал.

С этими словами она скрылась в своей комнате.

Забавно, что я сразу почувствовал вес трех кристаллов, в то время как два не чувствовал совсем.

Они не были тяжелыми, но вес был ощутим.

Это был значимый момент.

Я постоял в коридоре еще какое-то время, удивляясь тому, что, проведя целый день вместе с тремя другими людьми, я чувствовал себя гораздо более одиноким, чем когда-либо прежде. Но идти в комнату к отцу Макнами мне не хотелось.