– На хрен это надо?
– Бартоломью, скажите нам, пожалуйста, о чем вы горюете.
– Моя мать умерла от рака.
– От рака? – воскликнул Макс, повернувшись ко мне с широко раскрытыми глазами.
– Да, от рака мозга. Врачи сказали, что он как спрут со щупальцами, которые…
– На хрен рак! Моя Алиса тоже умерла от него. На хрен рак, на хрен!
– А вы что чувствуете по отношению к раку, Бартоломью?
– Ну… не знаю… Он мне
– Желтая комната –
– На хрен рак! – выпалил Макс.
Я кивнул, соглашаясь.
– Что вы чувствовали, Бартоломью, после того как ваша мама умерла? – спросил Арни.
– Это долбаный ад, да? – сказал Макс. – Долбаный ад!
– Ну… я старался
– Алиса тоже изменилась, – сказал Макс. – Она стала пи́сать повсюду – на кровать, на мою одежду, на кушетку. Из-за этого долбаного пи́сания я понял, что с ней что-то не то. Она, по-видимому, лишилась долбаного рассудка.
– У мамы тоже такое было. Ей приходилось надевать памперсы.
– На хрен рак.
– Да, – сказал я.
– Макс, может быть, вы скажете Бартоломью, о чем вы больше всего жалеете после смерти Алисы?
Макс посмотрел на потолок, и мне показалось, что он вот-вот расплачется.
Наконец он снова с шумом выдохнул воздух сквозь зубы, как проколотая камера, пальцем подтолкнул кверху сползающие с носа гигантские очки и сказал:
– Я, блин, жалею о том, что никто не встречает меня дома, когда я возвращаюсь после позднего сеанса, а моя сестра, блин, спит. Алиса всегда ждала меня. Всегда, блин. Я жалею о том, что никто не сидит у меня на коленях, когда я смотрю телевизор, и не урчит, когда я чешу ее за долбаным ухом. Мне жаль, что никто не проводит больше целые дни на подоконнике, нежась на долбаном солнце.
– Погодите… Я не понимаю, – сказал я.
– Что вы не понимаете? – спросил Арни.
– О ком вы говорите, Макс?
– О долбаной Алисе!
– А кем она была вам?
– Она была для меня, блин, всем. Пятнадцать долбаных лет.
– Значит, она была…
– Алё, какого хрена? – взвился Макс. Лицо его покраснело, будто я обварил его кипятком. – Вы что, думаете, я какой-нибудь долбаный раздолбай?
– Не горячитесь, Макс, – вмешался Арни. – Бартоломью не знает, что Алиса была кошкой.
– Я же сказал, что она сидела целыми днями на подоконнике!
– Люди тоже могут сидеть на подоконнике, – сказал я.
Макс махнул рукой и сказал:
– Я, блин, очень тоскую по Алисе и не стесняюсь говорить это, особенно в этой долбаной желтой комнате, где полагается переживать открыто. Она была пестрой расцветки, блин, и была предана мне больше, чем какой-нибудь долбаный человек когда-либо. Мне начхать, что она была кошкой. На хрен! Мне ее не хватает. И знаете, что я скажу вам?
– Скажите, скажите, – оживился Арни. – Скажите все, что вы думаете. Мы слушаем. Вам надо выговориться. Это надежное место.
– Вам, блин, ровным счетом наплевать на мою долбаную дохлую кошку, – сказал мне Макс и вытер глаза. – Какого хрена, алё?
Тут Вы, Ричард Гир, прошептали мне на ухо… или, может быть, я притворился, что Вы прошептали это мне прямо в ухо, а сам просто думал, что сказал бы и сделал бы Ричард Гир на моем месте. Вы прошептали: «Попроси его рассказать тебе о его кошке. Ему станет легче. Прояви сочувствие. Вспомни, чему учит далай-лама».
Я вспомнил строчку, которую я прочитал в книге далай-ламы «Глубокий ум»: «Важно помнить, что страдание пронизывает все», и его слова о том, что легко пожалеть старого нищего и гораздо труднее – молодого богача. Он также говорил, что «в жизни, обусловленной внешними обстоятельствами, боль неизбежна» и что все без исключения люди – «рабы сильных деструктивных эмоций».
И вот, следуя совету Вашего духовного лидера, я сказал Максу:
– Вы не расскажете о своей кошке Алисе? Мне было бы интересно. Правда.
Секунду-другую он смотрел на меня, возможно пытаясь определить, говорю ли я серьезно, и сказал:
– Алиса была лучшей долбаной кошкой из всех, когда-либо существовавших на свете.
Я продолжал притворяться и воображать, что Вы, Ричард Гир, шепчете мне на ухо: «Посмотри, напряжение отпускает его, плечи расслабились. Ему полезно выговориться. Это облегчает его страдания. Прояви сочувствие, и тебе посочувствуют тоже. Следуй заветам далай-ламы».
Макс повествовал о своей кошке более получаса. Он сказал, что нашел ее в Вустере в штате Массачусетс, в мусорном баке позади кинотеатра, где он работал до того, как переехал в Филадельфию к своей сестре. Он выносил мусор и услышал, как пищит котенок. Ему пришлось раскрыть «миллион долбаных мусорных мешков», прежде чем он нашел его. В мешке было еще шесть котят, все мертвые.
– Я готов был убить долбаного подонка, бросившего котят в мусоросборник. Какого хрена? Кем надо быть, чтобы делать такое?