Нет

…с утра Лис залез в джакузи, но бульки не включал – просто посидел в теплом, потаял, послушал, как возится в номере за стеной Волчек, разбирает до смешного большой для такой поездки чемодан. В Уваровске перед назначенными часами приема переоделся, натурально, в костюм с галстуком: производить впечатление. Тот день вообще, надо сказать, стал для бедняги тяжелым уроком жизни: он все хорохорился, что вот, мол, он твердо знает, что все получится, а приходили по объявлению то какие-то с заячьей губой, а то вообще один, который умеет показывать карточные фокусы – и даже успел показать полтора, прежде чем Лис с Волчеком деликатненько его выперли. Ощущение было, что Уваровск объявил им бойкот: по местному вэвэ (60 000 трансляционных точек) солидный Волчек воззвал к гражданам с «неморфированными, но нетривиальными, приятного вида лицами и телами» (субтитры на русском, перевод – Александра «Лиса» Лисицына), предлагая явиться в пятницу в 56 номер гостиницы «Юнона» для собеседования «по поводу работы в престижной международной корпорации» в качестве порноактеров. («Только легальные сеты. Это – вопрос нашей чести!» – строгий волчековский палец с тонким платиновым колечком солидно упирается в небо.) Не пришло ни одного мутанта, хотя Уваровск – третий по масштабу генетических изменений город России. Приходили какие-то морфированные девки с нарощенными присосками во рту – «для улучшения минета»; приходила какая-то пятидесятилетняя баба с огромной, натуральной, но невыносимо уродливой, бурдюками висящей грудью; один мужик принес киску с двумя головами, чудовищное создание, от вида которого Лиса едва не вырвало на ковер. Создание с трудом брело по ковру, а Лис вжимался в кресло и пытался слабо бормотать: «Спасибо, не надо, спасибо». Он даже не помнил, когда именно мужик, слава тебе господи, испарился. Волчек был совершенно подавлен результатами кастинга. Ужинали молча, а за чаем он начал говорить об отсутствии у русских минимального честолюбия, о том, что даже в Марокко, где все ленивы и нелюбопытны, к нему приходили толпы народу и рвались сниматься, что здешние люди готовы жить в говне, лишь бы не работать. Лис похлопал глазами и спросил, не мешает ли ему, Волчеку, ощущение, что они мародерствуют в доме покойного? Волчек запнулся и отстал.

…акустика роскошная – я слышу, как Лис полез в джакузи. После Уваровска, кажется, был обижен на мои вечерние разглагольствования, но виду не подавал особо, – может, понял, что я несколько, как бы это сказать, придавлен происходящим, а может, не чувствует себя вправе дуться в качестве оплачиваемого проводника. Но вот сегодня, кажется, наконец оттаял, ожил. Утром бродил гулять, принес мне смешной предмет – некрашеную птичку-свистульку, такую же, как делают у нас в Чехии. Заметив узнавание у меня во взгляде, хлопнул по спине, сказал: «Гей, славяне» – и почему-то повеселел. Я стараюсь не ныть и не показывать ему, как мне здесь в целом – ну, противно, а что такое? Серо, грязновато, тоскливо, пахнет невыносимым захолустьем, и я едва ли не впервые в жизни вижу по-настоящему пьяных, действительно сильно пьяных прямо среди бела дня. Стараюсь ему не показывать – не только потому, что он, как я уже понял, большой патриот, может, даже больший, чем он сам понимает, и при этом очень все-таки сентиментальный – при его-то профессии! – мальчик (вчера спорили, откуда слово «сталкер»; он говорит – английское, но точного значения не помнит; я же всегда думал, что русское). Не показывать – еще и потому, что он, кажется, получает какое-то странное наслаждение, ну, не наслаждение – удовольствие от моего нытья, и при всей моей к нему симпатии мне совсем не хочется доставлять ему именно это удовольствие.

…утром, добредши до кремля и шатаясь там по маленькому нелепому базарчику, Лис вдруг понял, что недовольство Волчека тяготами путешествия, условиями жизни («Тебе номер нравился?» – «Да-да, конечно, конечно»), пьяными, уездной лапидарной рекламой, общей местной тоской – его, Лиса, почему-то веселит и радует. Не злорадство, нет – а просто такое глупое, хитроватое удовлетворение: вот, мол, что глупому иностранцу депрессивный криз, то русскому любовь к Родине. Лис долго думал потом, что, наверное, не в русскости даже дело, – просто есть что-то нелепое в фигуре путешественника с проводником, что-то, что делает путешественника чудовищно уязвимым, слабым, несчастным, слепым кутенком в руках своего местного ушлого поводыря. Расчувствовался и купил Волчеку в подарок свиристелку – похоже, видел в Праге, не круглоголовых, правда, а вытянутых немножко и как-то покрашенных ярко, – но все равно похожих. Волчек, кажется, оценил.