Нет

Зельдек нехорошо и с насмешкой поднял бровь, и на секунду к Волчеку все-таки пришел ужас – ужас происходящего, грязь собственного присутствия здесь, страх, который прятался за этим новым пьянящим чувством вседозволенности, – все это нахлынуло на секунду – и немедленно исчезло, уплыло, как исчезает без следа случайная и беспричинная дурнота.

– Я хочу общаться с Марицей, когда это не идет в ущерб тренировкам.

Зельдек молчал, и показалось, что сейчас все рухнет или что он бросится и шею мне сейчас свернет, но он просто молчал, смотрел оценивающе, в пальцах крутил карточку с Марициным номерком, и сказал:

– Одна травма, один сорванный день тренировок – и я вам шею сверну.

Волчек протянул Зельдеку руку.

Глава 104

Он маленький! В это невозможно поверить было, и Хипперштейн, идя к столику, даже попытался представить себе, что у него перед глазами оптическая иллюзия, но лицо было – знаменитое лицо Железного Уолта Скиннера, а что к этому лицу прилагается тельце, едва достающее ему, Хипперштейну, до плеча, невозможно было по фотографиям увидеть, – а между тем! Хипперштейну вдруг, именно в этот момент, стало страшно; черт знает что, подумал, какое-то шоу лилипутов вокруг меня, ведь то же кафе и чуть ли не тот же столик – и позавчера была та бледная немочь с каменным лицом, а теперь такая же бледная немочь сегодня. Последние два дня бегал по квартире, прокручивал третий, четвертый, шестой, двадцать первый раз запись разговора с Гаманаевой, смотрел на кукольное личико, увеличенное стационарным экраном, выключал и включал комм опять и лихорадочно решался, решался, решался. Когда решился, вдруг почувствовал такой бешеный драйв, что с одной попытки продрался по комму к Скиннеру – не выключая экрана, яростно, через всех секретарш и прочих приживалок – «Сообщите, что вам угодно, и я передам это генералу Скиннеру!» – «С удовольствием, и потом вы проведете жизнь в рамках программы по защите свидетелей, вы готовы, мисс?» И во время разговора – да какого разговора, десять слов плюс о месте договориться – Скиннер не пикнул, не переспросил и не заикнулся ни о чем – что-то, видимо, увидел в лице у собеседника такое… Не располагающее к беседе по комму. И вот сидит Скиннер, одним столиком левее, чем Хипперштейн сидел с Гаманаевой, крутит в руках пиалушку, смотрит на вход.