Нет

– А? Иди послушай, ну, приложи ухо! – и сам прикладывает ухо к розовому надувному туловищу, сладко закрывает глаза. Мне начинает казаться, что он сам издает шрррррк.

Я не помню уже, когда именно Щ заявил, что лучший секс в мире – это секс с андроидом. До этого у нашего милого друга было много обсессий – кролики, bag-size monsters, гыргай, какие-то водоросли и практически все наиболее невменяемые изводы христианства – от старосатанизма до трогательного школярского бреда «Друзей Распятого». Мы полагали, что андроиды продержатся месяца два или три (за эти два или три месяца Щ, правда, успел бы купить, выебать и продемонстрировать нам десять лучших моделей на всем рынке, плюс написать двадцать статей в жанре новой искренности о любви машин). Но эти восхитительные молчаливые девочки с чуть угловатой походкой, ласковыми глазами, волосами до попы и нежной искусственной кожей, все как одна блондинки вырожденческого вида, в соответствии со вкусами моего дорогого друга, – прижились, задержались в его безумном мире, стали тихими и прекрасными обитателями его прекрасной и тихой квартиры. Я привык, что в последние пару лет, когда я приходил сюда, – чай, легкие эйфобионы, старый джаз или новый лизмо (странная все-таки штука и странные эти ребята, «Спайсу Рору», которые первыми придумали играть по одной ноте, без аккордов) – Щ включал какую-нибудь из куколок в режиме «соц» – «светское присутствие»; куколка делала прелестное, придуманное самим Щ (а может, подсмотренное у той живой девочки, которой, как я знаю – а Щ не знает, не надо ему знать, – уже год как нет в живых и даже в мертвых нет) движение: прикрывала личико высоко поднятой и сильно выставленной вперед рукой, как будто заслонялась от солнца, но глядела из-под руки так кокетливо, что хотелось немедленно погладить ее по голове, как шкодливого, но знающего цену своему обаянию ребенка. Они, эти прелестные автоматы, обычно сидели тихо, иногда кивали в рандомном режиме нашим разговорам, иногда как-бы-сглатывали-слюну – прелестная живая статуэтка в небольшой человеческий рост. Мне было странно, что Щ испытывает к ним сексуальное влечение, но постепенно это даже перестало быть темой для шуток; он жил со своими механическими женами дружной патриархальной семьей и, кажется, был совершенно счастлив. Сегодняшнее чудовище выбивалось из всей коллекции; до нее самой старой куклой здесь была выпущенная в Германии двадцать лет назад Агата; у нее в местах суставов еще прощупывались совершенно отчетливо круглые пупсовые шарниры – но все-таки у Агаты была синтетическая, хоть и грубая, кожа и вполне правильное человеческое тело; она совсем не походила на эту надутую хозяйственную перчатку…

– Нет, спасибо, дорогой, я не буду прикладывать ухо.

– Она охуенная! Ты понимаешь, как было плохо с телками в те годы, если они вот такое готовы были ебать? На Пельмене вот был мой бион с ней. Так ты знаешь что? Он сначала грохнулся на спину и дергал жопой – ебался! Ты себе представляешь?

К счастью, нет.

– Ну, – (опять по плечу; спасибо, что не по скуле), – ты как?

– Послушай, у меня после твоего цирка буквально пять минут есть; я прекрасно. То есть хуево. Мне с тобой надо поговорить.

Щ замирает, словно не зная, какое выражение лица тут пристало: «плюнь, все хуйня» или «ой, как ты влип».

– Ну?

– Начать с того, что я ненавижу своего брата. И ты знаешь, за что я его ненавижу? Не за то, что он инфантильный идиот, не за то, что он подставляет меня всю жизнь, не за то, что ему всегда жалко только себя, и жалко до такой степени, что он даже забывает, что другие люди существуют. – (Щ согласно кивает на каждое мое «не за то», словно подтверждая: «Да, да, совсем не за это!») – А ненавижу я его за то, что каждый раз, когда я с ним общаюсь, я становлюсь похож на него. Я выкупаю его у ментов – и что я думаю? Я думаю не о том, что если его не выкупить, он сгниет в тюрьме, – нет, я думаю о том, как же мне не повезло с братом. Мне жалко себя, понимаешь, да? Я уже почти начал молить бога или там не знаю кого, – (ох, как Щ дернулся на запретное слово!) – чтобы он забрал Виталечку из моей жизни, – ну, совершенно в его же духе желание. Я скулю про себя и терплю, когда плачу́ за него вьетам, – а хочу, как хотел бы на моем месте Виталечка, дать им навсегда забрать его из моей жизни. Каждый раз, каждый раз, когда я связываюсь с ним, я чувствую себя инфантильным недоумком, которого наебывают на каждом шагу, я чувствую, что все, все, поголовно все – должны мне за то, что я с ним нянчусь! А это же он, он всегда думает, что ему все должны! Ты понимаешь меня?

– Ты знаешь, в AU-два в прошлом году судили семилетнюю девочку, которая попыталась спустить своего месячного брата в унитаз.

– Щ, ради бога! Он уже не пролезет! Он ростом с меня! И мне не семь лет, я не хочу его в унитаз.

– Суд ее оправдал: она сказала, что думала, будто он соскучился по жизни в водной среде, где провел девять месяцев до рождения.